Премьер. Проект 2017 – миф или реальность?
Шрифт:
Сколько я тогда узнал незаметных и нешумных самоотверженных людей! В те дни никто не думал о наградах, поощрениях. До этого ли было? Все кругом стонало — люди, душа, природа. Через несколько месяцев я попросил как-то отметить своих помощников, но замотали и это. Хотя, как мне стало известно потом, охрана Горбачева за два дня своего пребывания в Армении получила и досрочные воинские звания, и еще что-то. Купил я десяток карманных часов, попросил выгравировать: «В благодарность за Армению — Н. Рыжков». И вручил своим ребятам, верой и правдой прошедшим через всю армянскую трагедию.
Мы успели
Вечером же 8-го из Нью-Йорка позвонил Горбачев. Я ему рассказал обо всем увиденном, сообщил, что решил остаться в Армении до того, как будет налажена четкая работа по спасению людей. В то время он уже не очень-то и советовался со мной, не принимал многих моих советов и поэтому не ждал их, а тут спросил:
— Как ты думаешь, ехать мне на Кубу и в Англию или все-таки вернуться? Я ответил, не задумываясь:
— Вернуться. И как можно скорее. Вам следует прилететь сюда, в Армению…
Если честно, мой совет был нужен ему для проформы: он, пожалуй, и сам понимал, что оставаться вне страны в эти тяжелейшие дни ее руководитель не имеет права. В тот же день он официально прервал визит, и следующий его звонок мне состоялся уже с борта самолета утром 9-го.
Мог ли он прилететь сразу в Армению, минуя Москву? И тогда считал, и сегодня мнения не поменял: не только мог — должен был. Опять вспоминаю Маргарет Тэтчер. Рад, что имел возможность лично встречаться с ней, беседовать, даже провожал ее в Шереметьево сразу после знаменитой телевизионной пресс-конференции с тремя нашими, казалось бы, зубрами «доперестроечной» журналистики, которые бездарно и тщетно пытались загнать ее в угол. К слову, она тогда не без легкого торжества поведала мне по дороге в аэропорт, что легко «посадила» наших самоуверенных журналистов…
Так вот, она всегда, не дожидаясь особых приглашений, мчалась на любую беду, коли таковая настигала ее соотечественников. Но наш Генеральный никогда не спешил в опасные для него места. Я уже писал об этом в главе о Чернобыле, вновь повторю и здесь. Горбачев предпочитал стиль газетных и телевизионных официальных соболезнований: они не требуют чрезмерных нравственных и физических сил.
Он появился в Армении утром 10-го, это была суббота, прибыл вместе с женой, которая всегда и повсюду сопровождала его. Накануне он позвонил из Москвы и поинтересовался: куда лучше лететь?
Я ответил:
— Летите прямо в Ленинакан. Мы вас там встретим. Через несколько минут после нашего с ним разговора позвонил генерал Плеханов, начальник 9-го, «охранного», управления КГБ, и спросил:
— Николай Иванович, как в Ленинакане со взлетно-посадочной
— Выдержит, — удивленно подтвердил я. — А вы что, танки везти собираетесь?
— Почему танки? — Не принял моей мрачноватой шутки Плеханов. — ЗИЛы для Михаила Сергеевича и его сопровождения. Тут я взорвался, каюсь. Заорал:
— Какие ЗИЛы? Не порите чушь! Здесь беда, океан горя, а вы на «членовозах» разъезжать собрались? Что люди скажут — подумали? Не-ет, Горбачев со мной ездить будет. На «Икарусе». И сопровождение тоже — места всем хватит, автобус большой. Ясно?
— Ясно, — коротко ответил Плеханов.
Но наутро в Ереван прибыл самолет с роскошным, сияющим ЗИЛом. Конечно же, Горбачев с женой и не подумали на нем ездить — в тех условиях это было бы просто нелепо, а передвигались по зоне бедствия на моем «персональном» автобусе, то и дело выбираясь из него и разговаривая с людьми в Ленинакане или Спитаке, а ЗИЛ, если я не ошибаюсь, так в Армении и остался. На память.
Я вспомнил об этом курьезном факте вовсе не для того, чтобы кинуть лишний камень в сторону уже не существующего в прежнем своем виде ведомства госбезопасности. Я вспомнил о нем только потому, что хочу сказать: и в дни всеобщей беды находились люди, и, увы, немало, которые думали вовсе не о ней, не о том, как спасти пострадавших, как облегчить боль раненым, как накормить и обогреть голодных и замерзших. Они смотрели на мир и страну со своего шестка — будь он ведомственный, служебный или эгоистично-национальный. Ведь именно в короткое пребывание Горбачева на армянской земле я не один раз слышал обращенный к нему вопрос: «Как вы собираетесь решать проблему Нагорного Карабаха?»
Действительно, национальные проблемы к 1988 году уже были болезненно обнажены, и в первую очередь — в Армении. Но в те тяжкие дни мне казалось, что именно беда сплотит враждующие стороны, остановит — пусть хотя бы на время! — конфликт, начавший не тлеть уже, а пылать.
Увы, но кому-то было выгодно раздувать этот конфликт даже в дни всенародного горя. Кому-то было выгодно не пропускать через армянскую территорию машины и автокраны с азербайджанскими номерами, прямо на границе двух республик номера меняли на армянские. Кому-то было выгодно позже блокировать на земле Азербайджана железнодорожные перевозки в Армению. Я не пытаюсь здесь, в моем рассказе о спитакском землетрясении, определить, кто прав, а кто не прав в карабахском конфликте. Хочу лишь напомнить, что во все времена во всех концах земли горе сближало людей. Если не наступал мир, то было перемирие. В нашем же «конце» беду использовали, чтобы стало больнее. Кому это было выгодно?
Да, в Армении в те дни были силы, которые хотели и на людском горе заиметь свой политический капитал. Как не вспомнить известный комитет «Карабах», который возглавлял нынешний Президент Армении. Ведь именно этот комитет провоцировал слухи о том, что якобы взрыв атомной бомбы в соседней республике вызвал землетрясение. Или другое: сколько потребовалось усилий, чтобы убедить людей, находящихся на грани нервного срыва, что их вывозят не в Сибирь, а в Сочи, и не за тем, чтобы растворить многострадальный армянский народ, а для того, чтобы сохранить его!