Прения сторон

Розен Александр Германович

— Мы с вами вроде впервые встречаемся? — обратился к нему председательствующий. — Вы не из области перевелись?

— Нет, я раньше работал арбитром, ну и… и юрисконсультом тоже, но потом… словом, чисто административная должность…

— Так это вы!

— То есть что значит — «я»? — переспросил Ильин.

— Ну, нам время начинать, — сказал председательствующий и велел дать звонок.

Ильин сразу же увидел в зале Сашу Семенова, а перед прениями сторон появился Аржанов. («Только его не хватало!»)

Прокурор говорил очень коротко. Человек опытный, он отлично понимал, что первая речь Ильина будет длинной,

и добивался контраста. Он вспомнил себя таким, каким был много лет назад, когда слушалось его первое дело. Это первое дело тоже не было каким-то особенным — те же «незначительные телесные повреждения». И даже подсудимые были похожи друг на друга: зелень… А как он к этому делу готовился: «Граждане судьи, своим приговором вы вынесете приговор не только подсудимому, — кажется, его звали Игнатовым, да, точно, Костя Игнатов, — вынесете приговор не только подсудимому Константину Игнатову, но и позорнейшему явлению наших дней». Это словечко «явление» прямо-таки преследовало его на том первом процессе — и кража — «явление», и суд — «явление», и само государственное обвинение — тоже «явление». Заскочило, что тут сделаешь? Вот и Ильин волнуется, хотя все как будто так просто… Наверно, суд прибегнет к спасительной сорок третьей, с учетом личности, а какая у этого Папченко «личность»? Прокурор не читал Дунечкиных статеек, но социологические исследования его интересовали, и он решил, что надо этим серьезно заняться.

Ильин с трудом выслушал речь прокурора и с трудом встал, когда председательствующий предоставил ему слово. Но едва только он начал говорить, как ему стало легко, мысли сцепились, все, что до этой минуты казалось скрытно-душевным, исповедальным, вдруг стало речью, и теперь ему было безразлично, кто там в зале — Аржанов или Тарапунька и Штепсель.

Когда суд удалился на совещание, к Ильину подошел прокурор.

— Приятно было познакомиться, — сказал он просто. — Вообще, знаете, эти двойки и тройки… Может, и в самом деле лучше без них? («О чем это он? — подумал Ильин. — Ах да, Папченко и Мария Вениаминовна, сверхчувствительная совесть… Но разве я успел об этом сказать?») Мне батя рассказывал, — продолжал прокурор, с симпатией глядя на усталое лицо Ильина, — вроде у них с этим делом было полегче… Ну, конечно, это полвека назад, после гражданской — кубизм всякий, отметки не ставили…

— Да, да, очень свежо, поздравляю! — сказал Аржанов, подходя к ним. — Я в соседнем зале сижу, забежал в перерыв и сейчас же убегаю.

— Все бы наши адвокаты так готовились, — продолжал прокурор, — а то, знаете, перед людьми неловко, прибежит откуда-то, высунув, извините, язык, и забыл, бедняга, в чем его клиента обвиняют, а до речи дошел — одни слова.

В это время позвонили, вышли судьи, и председательствующий огласил приговор: один год исправительно-трудовой колонии общего режима.

— Ну что, Миша? — спросил Ильин. Евсей Григорьевич, плача, махал им из зала. — Скажите же несколько слов отцу…

— Не положено здесь, товарищ адвокат, — сказал конвойный.

— Да, да, конечно… Так вот, Миша, скоро будешь дома. Теперь все от тебя зависит. А завтра я приду к тебе…

— Так ожидать вас? — спросил Папченко, как всегда, угрюмо. Он устал, хотелось спать, и сейчас он думал только о том, что в камере сидят такие ребята, которые ни за что не дадут отдохнуть.

Иринка встретила Ильина

счастливая и угорелая от волнения и запаха паленого: на ужин она готовила цыплят-табака.

— Да откуда же ты знаешь, чем кончилось дело? Кто тебе позвонил?

— Дунечка прибегала. Она интересуется твоей судьбой, ты же знаешь. Ладно, ладно… у меня сегодня праздник, понял? Вместо Восьмого марта, годится?

На Иринкином «Восьмом марта» Конь снова пела романсы, а Мстиславцев ей аккомпанировал, и снова Касьян Касьянович требовал свою рюмку и пирожок.

— Я за тебя, Евгений Николаевич, весь день болел. С одной стороны, хищение есть хищение, и будь я на месте суда, я бы этому Папченко хищение и впаял бы. Но, с другой стороны, мы все теперь твои болельщики. Так что со святым причастием! Лиха беда начало! Чтобы не последняя!

Все это были любимые поговорки Касьяна Касьяновича, выпущенные в честь именинника одной кассетой. У Ильина было такое чувство, словно бы он и не уходил из конторы. Те же люди и та же гитара. Ему не хотелось есть и пить водку, а от гитары его мутило, и он постарался поскорей уединиться с Сашей.

— Ну, что? — сказал Саша. — У тебя хорошая манера говорить — просто, без жестов, которые только раздражают и суд, и публику. Довольно зримо этот Евсей Григорьевич, и что у него один свет в окне сын — это ясно. Но этот Миша Папченко слабее получился. Хорошо, когда на какое-то время ты сам прокурорствуешь, твоя ярость — вполне порядочного человека. Защищаешь ведь не в вакууме. И твоего прохвоста судят тоже вполне порядочные люди. Но было и малость демагогии…

— Демагогии? И что значит «малость»? Уж если демагогия, так ее всегда много…

— Насчет троек. Ну, ясно, табель с одними тройками всегда подозрителен, невольно напрашивается вопрос, нет ли среди этих троек и двоек. Но демагогия у тебя в выводах. «Общество страдает от троечников…» А я вот, например, мечтаю, чтобы люди работали на эту самую троечку. Ежели бы я твердо знал, что в парикмахерской, где я стригусь уже четверть века, все мастера работают на твердую тройку, я бы не сидел битый час в ожидании «своего мастера» и не совал бы в ателье синенькую дельному закройщику…

Ильин засмеялся:

— А вот это типичная демагогия!

На следующий день он пришел в консультацию с таким чувством, словно работал здесь всю жизнь. Впервые возникло ощущение дома. Кабинка, которую он делил пополам с Пахомовой, показалась давно обжитой, фиалки в вазочке, можно начинать работать.

— Пожалуйста, кто на очереди? («Кажется, становлюсь «кадровым», — подумал он.)

Женщина лет пятидесяти, преждевременно располневшая, страдающая от жары. В руках тяжелая продовольственная сумка.

— Любовь Яковлевна, жена Аркадия Ивановича Калачика. Вам, наверное, товарищ Аржанов рассказывал.

— Да, садитесь, пожалуйста… Вот так, и давайте прямо к делу. Вы в курсе, что пока следствие не закончено…

— В курсе. Мне Аркадий Иванович разъяснял. Он хоть и без образования, но все законы знает. Бывало, придет с работы, пообедает, поспит часок, и обязательно такой разговор: когда меня, то есть его, значит, посадят, сделай то-то и то-то… Я плачу, а он: ты не плачь, а слушай. И снова за свое. Когда пришли, он мне говорит: теперь, Люба, делай, как я сказал. Как Аркадий Иванович сказал, я так и сделала. Товарищ Аржанов вас порекомендовал…