Прерванная дружба
Шрифт:
Последние слова покоробили Дюпре, и он, нахмурившись, строго взглянул на засмеявшегося Бертильона, но тот был в таком восторге, что ничего не заметил.
– Я сделал священный знак и воззвал к духу Хурупари, я говорил о четырех пальмах – четырех сёстрах, но ничто их не смягчило. Тогда я прибегнул к п-последнему средству и стал ч-чревовещать. Я сказал, что вызову Гурупиру, чтобы он увёл дух злой птицы и отдал его Ипупиаре.
– Отдал кому?
– Это все л-лесные демоны. Гурупира принимает человеческий облик, увлекает людей за собой
– Где же тут логика? – спросил Маршан, несмотря ни на что, не утративший своей любви к точности. – Если ступни вывернуты у него, то почему же навстречу ему бежите вы?
– О, это, п-повидимому, то, что называют т-таинством веры. Я же сказал вам, что они очень р-религиозны. Как бы то ни было, но в конце концов вы непременно попадёте к нему в лапы, и он вас задушит. Так вот сначала я заставил духа этой птицы войти в хижину и кричать. Вот так.
Риварес закрыл лицо руками, и прямо над сидящими раздался резкий протяжный крик, похожий скорее на смех, чем на плач: «А-ка-уан! А-ка-уан!»
– Потом я устроил небольшое представление, чтобы вызвать Гурупиру, и велел им закрыть глаза.
Риварес снова закрыл лицо руками. Издали донёсся какой-то странный голос. Сначала он был едва слышен, потом приблизился и наконец превратился в страшный рёв, оборвавшийся около самой палатки. Потом крик «акауан» зазвучал опять, постепенно замирая вдали. Риварес поднял смеющееся лицо.
– Тут уж они все попадали на землю, а колдун трясся, как желе. Для него-то духи не устраивали такой тарарам. Даже девица забыла, что должна выть. Тогда я вытащил у неё изо рта огненного демона…
– Как же вы это сделали?
– Самый обыкновенный фокус – при помощи вытянутого из рукава куска пакли. А потом я дал ей пилюлю опиума и сказал, чтобы она уснула и проснулась исцелённой. Вот и все.
Среди смеха и аплодисментов восхищённых слушателей раздался голос Гийоме. Со вчерашнего дня он лишился своих обычных слушателей: когда он заговаривал, все холодно отворачивались от него. Гийоме знал, что Маршан и полковник уже почти решили оставить его в первой же миссии на Мараньоне.
– Как удачно, – сказал Гийоме, – что вы и чревовещатель и фокусник. Никогда не знаешь, что может пригодиться в глуши. Где же вы всему этому научились?
Рене вздрогнул. Неужели Хосе всё-таки удалось заполучить слушателя? Неужели Червяк знал и молчал столько месяцев? Вздор! Конечно, он просто язвил наобум.
Ни один мускул не дрогнул в лице Ривареса.
– В своё время я очень увлекался любительскими спектаклями.
– Мне кажется, у вас врождённый талант к… как бы это сказать…
Риварес с натянутым смешком откинулся назад.
– К фокусам? Несомненно. Из меня, вероятно, вышел бы вполне с-сносный шут. Или я мог бы основать новую
Рене потихоньку выскользнул из палатки и принялся шагать по залитой лунным светом каменистой площадке. Он никогда бы не поверил, что шутка может причинить такую боль. Не раз в тяжкую минуту обвинял он Ривареса мысленно в чём угодно, но только не в отсутствии чуткости. Горько подозревать самого дорогого тебе человека чуть ли не во всех смертных грехах, но ещё тяжелее, когда тебя коробит от его бестактности.
Тишину нарушило чьё-то тяжёлое дыхание, словно кто-то долго бежал. Он увидел, что на камне сидит человек, уронивший голову на скрещённые руки.
– Кто здесь? – спросил Рене, подходя ближе.
– Н-ничего. Одну минутку…
Голос нельзя было узнать, но человек предупреждающе поднял изуродованную левую руку.
– Риварес! Что с вами? Вам плохо? Перед ним опять было страшное лицо, которое он видел в Кито.
– Да. Не говорите остальным. Я нашёл предлог, чтобы уйти… не мог больше выдержать.
– Но вам нужно лечь.
– Я знаю. Помогите мне, пожалуйста. – Он поднялся, цепляясь за руку Рене.
– Вы в состоянии идти? Я могу донести вас на руках.
– Спасибо. Я сам.
Опираясь на Рене, он медленно сделал несколько шагов, каждый раз с трудом переводя дух, потом остановился и закрыл рукой глаза.
– Это просто глупо! – воскликнул Рене. – Обнимите меня за шею.
Нагнувшись, он почувствовал, как Риварес обмяк и всей тяжестью навалился ему на плечо. Рене поднял его, отнёс в палатку Дюпре и уложил в гамак, затем велел Фелипе позвать Маршана.
Риварес открыл глаза.
– Господин Мартель… Что вы делаете?
– Снимаю с вас башмаки. Не шевелитесь. Лежите спокойно.
– Да, но… вы отнесли меня в палатку полковника…
– Когда вам стало плохо? – спросил Рене, расшнуровывая второй башмак.
– Сегодня утром… нет, ещё ночью. Я надеялся, что боль пройдёт. Но сейчас схватило по-настоящему.
– Поэтому вы весь день и развлекали нас?
– Наверно. Кто однажды был клоуном, тот им и останется. Мне кажется, я фиглярничаю уже целую вечность. А что, очень скверно у меня получалось? Так некстати заболеть именно сейчас! Мне очень жаль, что я вас всех задержу, но мне придётся отлежаться.
– Господин! – просунув в палатку голову, позвал Фелипе. – Доктор только что вышел вместе с господином Лортигом. Пойти поискать?
– Да, пожалуйста.
Риварес запротестовал.
– К чему такая спешка? Вам незачем так беспокоиться…
– Что же я, по-вашему, должен делать, когда человек теряет сознание?
– Это от боли. Так уже не раз бывало. Оттого что я попытался идти…
– Так с вами это было и прежде?
– Ещё бы! За последние четыре года – раз шесть-семь. Пора бы мне уже привыкнуть.