Прерванная игра
Шрифт:
"Я-это я, а не он,-мысленно произнес я чужим мальчишеским фальцетом,он там, в ящике".
В воображении возник металлический ящик-тот самый, в котором на Земтере обнаружили мой труп; но ящик виделся мне совсем не во льдах и не на Земтере, а в тесном холодильнике-каюте, освещенной голубовато-льдистым светом. И это был вовсе не мой, не мальчишкин, труп, а его.
Ощущения и мысли все время путались, я не мог разобраться: кто же я на самом деле и чей труп находится в ящике?
Немного спустя я полностью вжился в чужой образ - стал сознавать себя мальчишкой.
* * *
Я шагал длинным коридором.
Изредка мне еще удавалось разделять навязанный мне чужой внутренний мир и свой: я замечал, что походка у меня чужая, несвойственная мне, и привычка вскидывать голову слегка набок, когда нужно посмотреть вдаль,тоже не моя.
Я вошел в кабину гравитационного канала, не глядя, достал из бокового гнезда широкий, скользяще мягкий пояс и застегнул его на себе.
Сквозь узорчатую решетку защитного барьера видно жерло канала, нацеленное вглубь, словно колодезный сруб. Вернее, направленное и ввысь и вглубь одновременно: едва я нацепил пояс, у меня потерялось чувство вертикальной ориентировки - не понять, где верх, где низ. Шаблоны кольцевых пережимов на стыках гравитационной трубы многократно повторялись, как взаимное отражение двух зеркал.
Я толкнул дверцу и по воздуху выплыл в растворенную пасть канала. Мгновенный холодок в животе - воспоминание испуга, пережитого в первом полете, быстро сменился сладостным ощущением окрепших мышц. Мои движения были плавны и свободны, как у плывущего дельфина, вытянутое тело скользило строго по центру трубы, и суставы внутренних швов-соединений проносились мимо, будто нанизывались на невидимый стержень.
Хорошо помню страх, испытанный мной в первом полете. Меня привели в гравитационный подъемник, надели пояс. От волнения я зажмурился и отчаянно шагнул в пустоту - и все внутри у меня сразу ухнуло. Я перекувыркнулся в воздухе, неуправляемое тело прибило к мягкому ребру стыка. Я поймался за него. От страха не в состоянии был даже кричать, дико смотрел в разверстую по обе стороны глубину. Потом видя, что за мной наблюдают; я осмелился разжать пальцы, и меня подхватило гравитационным потоком.
Я подрулил к одной из конечный площадок и ухватился за гибкий поручень. Ступил на площадку, решетка позади меня автоматически закрылась и защелкнулась. Снял пояс и снова ощутил тяжесть собственного тела.
Выход к внешней пристани остался по ту сторону канала. Передо мною были четыре сводчатых тоннеля, разделенных каменной толщей. Здесь всегда глухо, даже звука шагов не слыхать, будто он пропал в теневых ямах, которые жутко чернели по обеим сторонам коридора, как ловушки. Не знаю почему, но мне всегда делалось страшно в этом месте, хотя на самом деле никакой опасности в нишах нет: в каждой из них к решетчатому заслону подведен входной рукав дуга, соединенного с центральной гра- . витационной установкой.
Побыстрее миновал это место. За последним крутым поворотом тоннеля распахнулся объем главного цирка взгляд потерялся в миражной дали чередующихся каменных кулис и синих просветов пустоты. Первое впечатление бесконечного пространства сохранилось навсегда, хоть я давно уже изучил истинные границы помещения. Зрительный обман достигался одною лишь внутренней архитектурой зала. Но он и в самом деле был громадным:
Вид этой жалкой горстки мусора новой болью пронзил меня. Через силу сдерживая рыдания, я побежал дальше.
Все вокруг напоминало о недавней катастрофе. Мне попались два искореженных шестилапых уборщика-гнома.
Они валялись в безобразных случайных позах, точно раздавленные пауки. У одного была высоко задрппа ходулина с роликовыми катками на подошве.
Я не в силах был смотреть на них.
Вот он и произнес это страшное слово - катастрофа. Внутренне мальчишка весь был натянут и напряжен. Едва я сжился с ним, мне стало ясно: он глубоко чем-то потрясен, даже слова "горе", "беда", "несчастье" не вмещали того, что выпало-испытать ему. И не только он, все они, кто был в это время на Карсте, переживали отчаяние.
Мусор возле бассейна лишний раз напомнил ему о катастрофе. Мусора не должно быть. Сломанные роботыуборщики - не следы преступления, следы погрома, учиненного человеком, озверевшим с отчаяния. Кто-то не перенес вида бездушных машин, выполняющих привычные обязанности. Чистота на Карсте никому больше не была нужна.
Последний поворот, за ним широкая панельная дверь.
Она сама распахнулась и пропустила меня, а потом беззвучно закрылась. Около дюжины столов свободно разместились в пустом зале. Возле каждого по два-три кресла. Ни одного человека не было здесь сейчас.
Я прошел через зал в хранилище. От стальных помещений оно отделено тройной дверью. Через нее не смеют проникнуть роботы - здесь начинается запретная для них зона. Только живое существо может войти в эту дверь.
Блоки книжных стеллажей образовали целый город с широкими сквозными проспектами и переулками. В них легко заблудиться. Самокатные буфы на колесиках стояли наготове, спрятанные. в потайных боксах. Я выдвинул ближнюю и вскочил на нее. У буфы небольшая скорость, Чтобы скорее достигнуть цели, я подталкивало" ногой и разогнал так, что едва не сорвал тормоз, когда понадобилось остановиться.
На задах библиотечного города находился заповедник дяди Виктора.
Дядя Виктор - старший мантенераик планетоида Карст - позволил себе эту небольшую блажь. Правда, когда об этом узнали, подняли скандал и его едва не отстранили от должности. Однако поскольку дополнительные расходы оказались ничтожными-дядя Виктор представил подробную смету проекта,- с чудачеством старшего мантенераика примирились.
По сути это был заповедник старины - давно отжившего уклада и быта. Несколько помещений, примыкавших к хранилищу, дядя Виктор включил в зону, недоступную для роботов. Попасть в эти помещения можно было не только через хранилище, но и через другой вход с трехбарьерной системой пропуска - через него также могли войти только живые существа. Здесь в свободное время собирались друзья Виктора. Более тихого и спокойного места не было на всем Карсте: сюда не доносились никакие механические шумы.