Преследователи
Шрифт:
– Полей кетчупом-то картошечку, – шепнул Лесли; и ей-богу, она полила.
– Неужели так ничего нигде и не происходит? – сказал я. – Во всем мире? По-моему, «Всемирные новости» – сплошная фальшивка. Никто никого не убивает. И нет больше никаких грехов, и любви, и смерти, жемчугов, разводов, и норковых шубок, и вообще, и никто не подсыпает
– Поставили бы для нас хоть музыку, что ли, – сказал Лесли. – И потанцевали бы… Не каждый вечер двое парней смотрят на них в окно. Ведь точно – не каждый!
По всему зыблющемуся городу неприкаянные, утопленные человечки, которым нечего тратить и некуда пойти, стоят в карауле под мокрыми окнами, и ничего не происходит.
– У меня уже началось воспаление легких, – сказал Лесли.
Урчат огонь и киска, старинное время утиктакивает наши жизни. Хетти с Гермион убрали со стола и сперва молчали довольно долго, спокойные, надежно укрытые в своей освещенной коробке, а потом посмотрели друг на друга и медленно улыбнулись.
Они тихо стоят на своей пристойной, урчащей кухне и друг на друга глядят.
– Будет что-то интересное, – совсем неслышно шепнул я.
– Сейчас начнется, – сказал Лесли.
Мы уже не замечали мерзкого хлещущего дождя. Улыбки будто приклеены к лицам двух тихих, молчащих женщин.
– Сейчас начнется.
И мы слышим, как Хетти говорит негромко, таинственно:
– Принеси альбом, детка.
Гермион открывает шкаф и вытаскивает оттуда большой стылого цвета семейный альбом и кладет на середину стола. А потом они с Хетти садятся за стол, рядышком, и Гермион открывает альбом.
– Это дядя Элиот, который умер в Порткоуле, у него спазм был, – сказала Хетти.
Они с любовью разглядывают дядю Элиота, но нам его не видно.
– Это Марта-шерстяная-лавка, ты ее не помнишь, свихнулась на шерсти, вечно шерсть, шерсть, шерсть; велела – похороните ее в кофте вязаной, такой лиловой, но муж ни в какую. Он в Индии был.
Гермион переворачивает страницу.
– А это Майфони, ни с того ни с сего, помню, тронулась. Когда кормила. А это твой двоюродный брат Джим, священником был, пока не дознались. А вот и наш Верил, – сказала Хетти.
Но все время она говорила так, будто повторяла урок: любимый урок, затверженный наизусть.
Мы поняли, что они с Гермион просто ждут.
И вот Гермион опять переворачивает страницу. И по таинственным их улыбкам нам ясно, что того-то они и ждали.
– Моя сестра Катанка, – сказала Хетти.
– Тетя Катанка, – сказала Гермион. Они склонились над фотографией.
– Помнишь тот день в Эбериствич, Катанка? – тихо спросила Хетти. – Когда мы с хором ездили на прогулку?
– На мне было новое белое платье, – сказал новый голос.
Лесли вцепился мне в руку.
– И соломенная шляпа с птичками, – сказал ясный новый голос.
Губы у Гермион и у Хетти не шевелятся.
– Я всегда любила птичек на шляпе. Только перья, конечно. Это было третьего августа, мне было двадцать три.
– Двадцать три тебе исполнилось в октябре, Катанка, – сказала Хетта.
– Да, верно, солнышко, – сказал тот голос – Я же была Скорпион. И мы еще встретили на променаде Дугласа Пью, и он сказал: «Ты сегодня как королева, Катанка», он сказал, «Ты сегодня как королева», он сказал. Почему эти два мальчика заглядывают в окно?
Мы бежали по гравиевой дорожке за угол дома, потом по улице, через дугу Святого Августа. Дождь, грохоча, громил и топил город. Здесь мы остановились перевести дух. Потом пошли дальше сквозь дождь. На углу Виктории мы снова остановились.
– Пока, старик, – сказал Лесли.
– Пока, – сказал я.
И мы пошли каждый своей дорогой.