Преступление без срока давности
Шрифт:
Стояла душная тропическая ночь, и в этой ночи по карнизу четырнадцатого этажа медленно и бесшумно двигался человек. Он был облачен в камуфляжный комбинезон под цвет розовато-серой облицовочной плитки и такую же маску. Перед углом ему пришлось попотеть, потому что за десять лет независимости карниз успел обветшать. Снизу, с канала, веяло теплой сыростью и запахом гниющих водорослей.
Человек в камуфляже прополз еще пять сантиметров, выгнулся, как нормальные люди не могут, и, приподняв голову, вдруг улыбнулся. Он понимал, что выражение его глаз отчетливо читаемо сквозь мощную оптику, и хотел дать знать — все идет отлично.
…Страшный удар в грудь смахнул
Набережная вмиг ожила президентскими охранниками, выскочившими, словно тараканы, изо всех щелей. Несколько человек в черной форме сразу прыгнули в воду. Упавшего выловили и бегом потащили через асфальтированную площадку.
Внезапно клубок тел, катившийся к боковому входу в президентский дворец, распался, и стал виден человек в камуфляже. Мокрый и страшный, в разодранном комбинезоне, он оседал на колени, отдав все силы ради последней секунды свободы. Изо рта и по груди у него текла кровь. Подняв голову, он смотрел прямо в прицел, и его губы двигались, силясь что-то сказать…
Так и не разобрав, что именно, Антон Андреевич Меньшов обычно просыпался — в холодном поту, с бешено бьющимся сердцем. И уже не пытался заснуть. Осторожно, чтобы не будить жену, вставал с постели и до рассвета сидел в кабинете наедине со своими мыслями. Затем начинался новый день с суетой и заботами, прошлое отодвигалось куда-то вдаль, но, как только наступала ночь, оно возвращалось и смотрело в душу глазами Алешки Горчичника, а для друзей — Скунса. Лучшего друга и напарника, которому он однажды всадил девятимиллиметровую пулю из снайперского ствола.
А что было делать? Идти под трибунал? Застрелиться? Бежать со Скунсом в джунгли и сдохнуть там на пару от рук своих же? Система непобедима. И наверное, вправду виновата во всем. Но как бы там ни было, ведь это он, спецназовец Санька Веригин, всадил тогда лучшему другу в легкое винтовочную пулю и не спился, не сошел с ума, не удавился на подтяжках. И один Бог знает, чего это ему стоило! А Скунс приходит с тех пор во сне — окровавленный, страшный, с немым вопросом в глазах, и не спастись от его взгляда ни водкой, ни афганской дурью, ни легкими деньгами. И если не Меньшову, то кому отвечать за Алешкину седину, выгоревшие от муки зрачки и душу, в которую любимая отчизна харкнула обильно и зелено? Уж во всяком случае, не эта самая отчизна, тихо загибающаяся в демократических корчах. Да что отчизна?.. Есть конкретный человек, конкретно испоганивший Алешке жизнь.
Ответить — своей поганой жизнью.
«И ответит». Беззвучно поднявшись, Меньшов надел халат, легко ступая по зеркалу паркета, направился в ванную. Залез под душ, долго мок под ледяным дождем и, крепко растеревшись полотенцем, прошел к себе в кабинет. Разогрел суставы, потянулся и, восстановив дыхание, уселся в «позу удовольствия» — сосредоточиться на главном. На том, что его занимало последние полгода и должно было сегодня воплотиться в жизнь. Вернее, в смерть. Того самого конкретного человека.
Который часто убивал людей и, может быть, поэтому очень крепко держался за собственную жизнь, ездил в бронированной машине, жил в доме, напоминающем крепость, и нигде
Отнять у такого жизнь непросто. Да еще изловчиться сохранить свою и не подставить под удар подчиненных, преданность которых не подлежала измерению в деньгах.
Взрывные устройства с дистанционным способом подрыва не давали гарантированного результата. Лимузин, в котором ездил клиент, напоминал броневик с капсулой-салоном внутри, и для причинения реального ущерба нужен был заряд, способный подкинуть машину в воздух метров этак на пятнадцать-двадцать. Таким образом, возможность устранения объекта появлялась только в тот момент, когда он находился на свежем воздухе. Например, зарядом направленного действия с дистанционным подрывом вроде отечественной ПОМЗ-2 или ОЗМ-4, а лучше всего американской миной «Клеймор Ml 8»…
Однако сектор поражения осколками у них градусов шестьдесят, все живое выкосит — ни подпрыгнуть, ни залечь. А это означало, что наверняка будут ненужные жертвы.
Оставался, правда, еще один проверенный способ — выпасти клиента, поймать в перекрестие прицела его голову или горло (на корпусе возможен бронежилет) и, выбрав мгновение между ударами своего сердца, плавно нажать на спуск. А потом исчезнуть. Однако от профессионалов из Седьмого управления можно и не уйти, а поэтому Антон Андреевич пошел другим путем. Полгода понадобилось на сбор информации, отработку места покушения и близлежащих районов. Плюс способ осуществления акции, оружие, варианты отхода… И вот сегодня все должно свершиться.
— До встречи. — Улыбнувшись, Меньшов взглянул на фотографию клиента, одну из многих, висевших на стене, и, аккуратно повязав галстук, натянул поверх костюма камуфляжный комбинезон. — До встречи…
Мгновенно выхватил нож и, не коснувшись лезвием обоев, располосовал крест-накрест человека в генеральской форме. Пока только на фотографии.
«Друзья узнали, похоронили, пропеллер стал ему крестом». Прибавив газу, Снегирев сделал Борю Рубашкина погромче и, миновав красочное многометровое заблуждение: «Аэрофлот — это ваш шанс летать дешево, надежно и быстро», как-то совершенно непроизвольно добавил от себя: «На тот свет».
Под рев самолетных турбин он заехал на парковочный пятак и, определив «мышастую» в самый центр автомобильного скопища, втер в шевелюру содержимое очередного тюбика красителя-пятиминутки. «А говорят, лучшее средство от седины — лысина».
Брюнет из Снегирева получился еще тот — черный как смоль, с лихим прищуром веселых глаз: не отдашь жену — уведет коня; и, прихватив букет хризантем, он этаким ромалэ двинулся к зданию аэровокзала.
В душном закуте Пулкова-2 народу хватало. Крутые россияне держались чинно и, дабы подчеркнуть личную значимость, громко общались с себе подобными по сотовым трубам. Люди попроще, с букетами и без, гуртом толпились у выхода с таможни, а кое-кто, прижавшись носом к стеклянной стенке, жмурился в смотровую щель и от восторга смачно хлопал себя по ляжкам:
— Абрам! Абрам! Ты же не поверишь — наши таки идут!
Томились милые, напоминавшие валютных, барышни в брюликах, мужской пол косился на их ноги и посматривал на электронное табло, а из толпы, словно лозунги на первомайской демонстрации, выпирали призывы: «Дорогой герр Опопельбаум!», «Мистер Лонгерфильд!», «Равви Израель!».
Таможня давала «добро», менты блюли, и все флаги были в гости к нам.
На выходе их уже ждали. Лихой молодец с мулькой «такси» поверх куртки живо рассаживал фирму по машинам.