Преступление Кинэта
Шрифт:
— Да нет. Вы хорошо сделали. Судя по первому впечатлению, я не думаю, чтобы существовало какое-либо соотношение между убийством старой ведьмы и появлением у вас этого человека. Уже число как будто не совпадает. Время тоже. («Время тоже, — подумал Кинет. — Отлично. Привратница еще ничего не сказала. Или словам ее не придали значения»). Убийство вряд ли могло произойти среди бела дня. Однако люди, имеющие, как им кажется, улики, хотя бы очень слабые, поступают правильно, сообщая их нам. Разобраться в них наше дело. Знаете,
Инспектор, человек лет тридцати пяти, довольно высокий, с полными щеками, относительно приветливый и всей повадкой гораздо более напоминавший представителя торговой фирмы, чем полицейского чиновника, выслушал комиссара, вкратце изложившего показание переплетчика.
— Разумеется, довольно мало вероятно, чтобы это был тот субъект, которого мы ищем. Но так как до сих пор нам не удалось напасть на след… («Старуха еще ничего не сказала», — снова подумал Кинэт)… мы не имеем права быть особенно разборчивыми. Не было ли у вашего незнакомца каких-нибудь пакетов?
— Кажется, нет… Я даже почти уверен, что у него пакетов не было.
— Правда, он мог отдать их своему соучастнику. Легко допустить, что таковой был. В котором часу это произошло?
— Я уже успел немного поработать. На часы я не смотрел. Утро было в разгаре.
— Часов десять?
— Скорее половина десятого.
Вмешался комиссар.
— Я уж говорил, что время не совпадает.
— Не совпадает с нашей предварительной гипотезой. Конечно; мы мало допускаем, что убийство было совершено днем. С другой стороны, убийца мог почему-либо задержаться близ места преступления.
— Не совпадает и число.
— Это врачи говорят про воскресенье. Что касается меня, то, знаете ли, ошибка в сорок восемь часов…
Кинэт вежливо перебил его:
— Я думал, у вас уже есть улики… или даже другие показания. Удивительно, что соседи ничего не слышали, ничего не заметили…
Полицейские не отозвались. Казалось, они размышляли о чем-то.
— Если мои сведения ни с чем не согласуются, то они в значительной степени теряют интерес.
— Это не основание, чтобы пренебрегать ими, — возразил инспектор. У вас сохранилось сколько-нибудь определенное воспоминание об этом человеке? Можете ли вы описать его приметы?
В голове Кинэта молнией пронеслась мысль:
«Вот решительная минута. От нее, может быть, зависит все. Ко мне, раздумье всей бессонной ночи, ко мне, искусная дозировка!»
Незадолго до рассвета Кинэт изложил на бумаге по пунктам описание вымышленных примет, на которых ему заблагорассудилось остановиться.
Бумага лежала в кармане. Он как будто видел расположение строк. Но он должен был избежать тона человека, говорящего что-то наизусть. Или, вернее, делая планомерное и быстрое усилие памяти, должен был симулировать усилие, гораздо менее
— Кажется, да, — начал он, — хотя у меня и нет привычки к этому. Впрочем, лицо его невольно обращало на себя внимание. Особенно нос, с большой горбинкой, и черные глаза под косматыми бровями. Щеки худые, впалые. Вид, как бы это сказать? Не то, пожалуй, испанца, не то даже восточного человека.
— Усы?
— Да, черные, очень густые, довольно длинные.
— Высокий или низкий лоб?
— Скорее низкий.
— Узкое лицо?
— Да.
— Приблизительно какой возраст?
— Около сорока.
— Какой рост? Какое телосложение?
— Я хотел сказать, что рост высокий, но теперь спрашиваю себя, не показался ли он мне высоким благодаря худобе.
— Подождите, я запишу все это. В общем — тип мулата?
— Да… но не слишком.
— Говорит с акцентом?
— Нет. Голос довольно низкий… Ничего особенно характерного.
— Нос, вы сказали, с горбинкой? Не сломанный? Может быть, в этом месте сильно выступает кость?
— Нет, по-моему.
— Не запомнились ли вам какие-нибудь приметы? Родинки? Родимые пятна? Оспенные следы? Рубцы?
— Мне бросились в глаза две-три маленьких ямочки у него на лице, похожие на следы от оспы. Но в каких именно местах, не помню.
— А уши?
— Большие. Да. Очень даже большие.
— Особой формы? Острые?
— Пожалуй… да, кажется.
(Кинэт старается представить себе собственные уши.)
— Загнутые в верхней части? Вы обратили на это внимание?
— Нет, признаться…
И Кинэт прибавляет со смущенной улыбкой:
— Я воображал, что лицо его запечатлелось в моей памяти, как фотографический снимок. На самом же деле, как видите, многие подробности вызывают во мне сомнения.
— Вы описали его очень недурно. Мы привыкли к гораздо более неопределенным описаниям. Как он был одет?
Кинэт погрузился в притворную задумчивость. Ночью он тщательно разработал этот вопрос. Он пришел к заключению, что целесообразнее всего не давать об одежде никаких точных сведений. Если кто-нибудь из соседей действительно видел, как Легедри вошел в переплетную, такой свидетель мог рассмотреть цвет и характер одежды лучше, чем что-либо другое. Зачем подвергать себя риску впасть в противоречие с ним?
— Признаюсь, я опять в замешательстве. Единственное, что я осмеливаюсь утверждать, это то, что на нем был котелок… (Говоря о котелке, переплетчик без особого риска соглашался с возможным свидетелем.)… Что касается одежды, она состояла, очевидно, из пиджачной пары самого обыкновенного покроя… Цвет от меня ускользнул совершенно.
— По всей вероятности, это был заурядный серый цвет. Можете ли вы сообщить нам что-нибудь еще?
— Ах, да! У него был очень заметный кадык.
— Если бы вам его показали, вы бы, конечно, узнали его?