Преступление Кинэта
Шрифт:
«Если бы я видел их, — думает он, — если бы я видел хоть одного из них, я бы сразу узнал его. В общем, описание примет дешево стоит. По описанию примет можно найти только людей, за которыми постоянно охотится полиция. Да и то лишь тогда, когда розыск ведется правильно».
Пачка подходит к концу.
— Ну, что же? Полное недоумение? — спрашивает инспектор.
Переплетчик поглаживает бороду, медлит. Он не знает еще, на что решиться. Возможны три ответа. Он испытывает удовольствие при мысли, что длинные цепи событий зависят от его прихоти. Они тут, перед ним, как гроздья винограда,
«Я могу указать на любого из этих людей, быть поистине перстом божиим. Высказаться безоговорочно. Положить начало увлекательной цепи событий»… А вдруг это ловушка? Что если желая проверить добросовестность его показаний, полицейские подсунули в пачку несколько снимков с людей умерших или уже долгие месяцы томящихся в тюрьме?
— Я в очень затруднительном положении, господа. Один из этих людей поразительно похож на человека, приходившего ко мне. Поразительно, но не абсолютно.
— Который?
— Одну минутку…
Кинэт еще не выбрал. Он снова берет в руки пачку. Двумя пальцами схватывает первую попавшуюся фотографию. Так ребенок, после долгих колебаний останавливает случайный выбор на одном иа многочисленных пирожных какой-нибудь кондитерской. Кинэт бросает фотографию на стол.
— Вот этот.
В свою очередь он наблюдает за полицейскими. В их поведении нет ничего подозрительного. Они тоже как будто вопрошают и фотографию, и самих себя.
— Больше ни один снимок не напоминает вам его?
— Ни один. Но, повторяю, абсолютной уверенности у меня нет.
Обменявшись взглядом со своим коллегой, инспектор поворачивается к Кинэту.
— Что если мы попросим вас уделить нам еще пять минут?
— Хорошо.
— В таком случае, сударь, будьте добры пройти в соседнюю комнату. Мы скоро вызовем вас.
Кинэт снова попадает в помещение, которое ему уже знакомо и носит название приемной. Ему, пожалуй, страшновато, но самый страх является составной частицей крайне напряженного чувства жизни, испытываемого им сейчас. Луч в снопе света. Инспектор открывает дверь, зовет его.
— Пожалуйте!
В маленькой комнате второй полицейский чиновник уже не сидят, а стоит.
— Свободны ли вы сегодня вечером? — спрашивает он.
Голос тверд; угадать цель вопроса немыслимо. Кинэт взывает к своему здравому смыслу, чтобы остановить волну тревоги, прихлынувшую к груди.
— Сегодня вечером?… Это не слишком устраивает меня… Начать с того, что я не обедал…
— О, вы могли бы пообедать с нами.
Что это значит? Неужели ему принесут два блюда из соседнего ресторана, как людям, которых задерживают в отделении полиции на то время, пока в камере судьи составляется приказ об их аресте? Недопустимо. Совершенно невероятно. Если только Легедри не попался в течение дня и не выдал его. А если так, он, значит, недооценивал проницательность полиции, ее мощь и быстроту действий. Ум не в состоянии постигнуть это. В душе Кинэта зарождается почти сверхъестественный образ полиции, тот образ, который преследует во сне молодых преступников, считающих ее каким-то слепящим божеством.
Кинэт делает вид, что принимает приглашение к обеду за любезную шутку. И отвечает, смеясь:
— Спасибо, господа… спасибо…
— Я предложил это вполне серьезно. Если вы голодны, мы можем пообедать втроем, на скорую руку, а потом пойти… впрочем, нет. Лучше двинуться в путь немедленно, а закусить потом. Мы только что говорили по телефону. Приблизительно в это время есть надежда застать в определенном месте человека, снятого на фотографии. Вы не спеша рассмотрите его. Вы скажете нам: «Это он» или «Это не он». Вопрос будет исчерпан.
По мере того, как он говорил, Кинэт успокаивался.
— Да, да, понимаю.
— Признаться, мы несколько нарушаем обычные правила. Но вы человек умный и уравновешенный. Надо использовать эту возможность. Если я облегчу работу следователя, он не будет на меня в претензии. А что касается обеда, то это пустяки в сравнении с беспокойством, которое я вам причиняю.
Принять участие в полицейской вылазке, да еще в качестве равноправного члена, на основе чего-то близкого к товариществу, как нельзя более соответствовало тайным желаниям Кинэта. Ему страшно хотелось согласиться. Но он дал себе слово придти к Легедри не позже половины восьмого. До тех пор Легедри было категорически запрещено выходить из дому. Переплетчик уже опаздывал. Без десяти семь. В метро не поспеть. Придется разориться на такси. Нельзя давать Легедри ни малейшего повода к непослушанию.
— Я искренно огорчен, господа. Но у меня назначено свидание, которое я не могу отменить. Все это так неожиданно. Отпустите меня до девяти часов. Потом располагайте мною, как вам угодно.
— Хорошо. Пусть будет по-вашему. Приходите к девяти на набережную Ювелиров. Там вы увидите ворота. Спросите, как пройти во двор старшего председателя. Запомните название. Я приду туда вместе с моим коллегой. Если бы мы задержались, подождите немного. Скажите сторожу, что вас вызвал г. Леспинас.
XVII
НА БЕРЕГУ КАНАЛА
Кинэт дошел до второго заднего двора дома 142-бис на улице предместья Сен-Дени и поднялся в третий этаж лестницы, не обратив на себя ничьего внимания. Он легонько постучался в двери маленькой квартиры. Никто не отозвался. Тревога, испытанная накануне на улице Тайпан снова охватила Кинэта.
«Этого молодца никогда нет на месте; он вечно в бегах. Ему нельзя доверять. Никакой внутренней устойчивости. Тряпка. Правда, уже тридцать две минуты восьмого. Но я не встретил его по дороге. Он улизнул давно».
Скрепя сердце, переплетчик обратился к привратнице.
— Ах, да! Ваш служащий оставил вам записку.
Листок бумаги был тщательно сложен и напоминал пакетик с нюхательной солью, купленный в аптеке. Он содержал три строчки, написанные довольно хорошим почерком, с разными завитушками и украшениями.
«Прождав вас дольше назначенного срока, я иду выпить рюмочку на улицу Реколле, во второй погребок, направо».
«Я» было написано с большой буквы, так же как «у» в слове улица и «п» в слове погребок.