Преступление падре Амаро. Переписка Фрадике Мендеса
Шрифт:
– Полно вам, падре Натарио, полно уж! – сказал аббат. – Есть и настоящая бедность. В здешних местах целые семьи – муж и жена и пятеро детей – спят на полу, как свиньи, и кормятся одними лишь овощами, огородной зеленью…
– А чем ты хочешь, чтобы они кормились? – воскликнул каноник Диас, облизывая пальцы после того, как обглодал крылышко. – Что же им прикажешь есть? Жареных павлинов? По одежке протягивай ножки!
Добряк аббат натянул на живот салфетку, устроился поудобней и ласково сказал:
– Бедность
– Ох, милые мои! – заскулил Либаниньо. – Если бы на свете жили одни бедняки, так и было бы на земле царствие Божие!
Падре Амаро веско возразил:
– Но небу нужны и Богатые, иначе кто будет жертвовать на Богоугодные дела, воздвигать храмы…
– Собственность должна находиться в руках церкви, – перебил Натарио не терпящим возражений тоном.
Каноник Диас громко рыгнул и поддержал его:
– Для вящей славы религии и укрепления веры.
– Главная причина нищеты, – поучал Натарио, – безнравственность.
– Да, это правда, что и говорить! – горячо подхватил аббат. – В моем приходе двенадцать незамужних девушек беременны! И заметьте, господа: когда я вызываю их к себе и начинаю стыдить, они фыркают мне прямо в лицо!
– В наших местах не хватало рабочих для сбора маслин, – поддержал его падре Брито, – и к нам прибыли сезонники наниматься на работу. Так если бы вы только видели! Какой разврат! – И он принялся рассказывать про этих бродячих поденщиков, мужчин и женщин, которые странствуют по дорогам и предлагают наняться на работу то в одном, то в другом хозяйстве, спят вповалку, умирают, как собаки. – Они никакого языка, кроме палки, не понимают!
– Ох! – охал Либаниньо, хватаясь за голову. – Ох! Сколько на свете греха! Волосы дыбом встают!
– Но хуже всего ведут себя в приходе Санта-Катарина! Даже замужние женщины потеряли всякий стыд.
– Хуже свиней, – подтвердил падре Натарио, расстегивая пряжку на жилете.
Падре Брито рассказал историю, случившуюся у него в приходе Амор: девушки шестнадцати – восемнадцати лет завели моду собираться на сеновале у Силверио и проводить там ночь с целой шайкой здоровенных парней!
Тогда падре Натарио, у которого глаза уже блестели ярче обыкновенного, а язык развязался, откинулся в кресле и громко сказал:
– Не знаю, что делается в твоем приходе, Брито, но если что и было, так им есть с кого брать пример… Мне говорили, у тебя у самого с супружницей старосты…
– Враки! – рявкнул Брито, побагровев.
– О, Брито, Брито! – заговорили вокруг, добродушно унимая его.
– Враки! – рычал он.
– Между нами говоря, друзья, – сказал каноник Диас, с бедовым огоньком в глазах и понизив голос, – надо признать, старостиха – бабенка хоть куда!
– Враки! – еще раз заорал Брито и, захлебываясь, продолжал: – Я знаю, кто
– Да брось, чего ты расходился. Подумаешь! – унимал его Натарио.
– Кости переломаю! Зубов не соберет!
– Ох, успокойся, милый. Как есть лев! – нежно сюсюкал Либаниньо. – Не греши, золотой мой!
Поскольку речь зашла о Кумеаде, влиятельном человеке из оппозиции, в чьих руках было по меньшей мере двести голосов, священники заговорили о прошлых выборах и стали рассказывать друг другу всякие памятные случаи. Все они, за исключением падре Амаро, владели секретами предвыборной кухни и умели, как выразился Натарио, «испечь депутата, какого надо». Посыпались анекдоты; каждый спешил похвастать своими подвигами.
Падре Натарио во время последних выборов завербовал восемьдесят голосов!
– Вот это да! – ахнули все.
– И знаете как? Посредством чуда!
– Чуда?
– Да! Представьте себе!
Натарио сговорился с одним миссионером, и накануне выборов в приход пришли письма с неба, за подписью девы Марии, которая просила прихожан, стращая их адом и суля вечное спасение, чтобы они голосовали за кандидата правящей партии. Славно, а?
– Чистая работа! – восторгались священники.
Никто не удивился, кроме Амаро.
– Дети мои! – простодушно сказал аббат. – Вот бы мне догадаться. А я-то ходил по домам, обивал пороги! – И он прибавил с ласковой улыбкой: – Только одно и спасает: жертвуешь своим жалованьем…
– А также исповедь, – сказал падре Натарио, – исповедь много дает, тут можно действовать через женщин. Это дело верное.
Падре Амаро, до сих пор молчавший, сказал без улыбки:
– Но ведь исповедь – одно из важнейших таинств; использовать его для выборов…
Падре Натарио, у которого уже выступили красные пятна на щеках, брякнул, забыв свою обычную сдержанность:
– Неужто сеньор падре Амаро принимает исповедь всерьез?
Все замерли от удивления.
– Принимаю ли я исповедь всерьез? – переспросил падре Амаро, отшатнувшись и широко раскрыв глаза.
– Ну, ну! – зашумели священники. – Что ты, Натарио? Что ты, брат?
Падре Натарио, разгоряченный от выпитого, спешил объясниться, смягчить свои слова:
– Да послушайте, господа! Я вовсе не говорю, что исповедь – чепуха. Я не масон! Я только хотел сказать, что это средство, помогающее убеждать, помогающее узнавать, что происходит вокруг тебя, и тогда легче направлять вверенное тебе стадо в нужную сторону… С точки зрения церкви, исповедь – это оружие. Вот что такое исповедь: оружие!