Преступление падре Амаро. Переписка Фрадике Мендеса

Эса де Кейрош Жозе Мария

Оставался один выход: немедленно покинуть дом Сан-Жоанейры. Нельзя оставаться здесь, жить по-семейному после этой дикой выходки.

Правда, девушка не выказала особенного негодования; она скорее была ошеломлена; возможно, она сдерживалась из почтения к служителю церкви, из деликатности к маменькиному жильцу, рекомендованному сеньором каноником. Но ведь она расскажет матери, жениху…

Скандал! Амаро уже предвидел неприятный разговор с деканом: заложив ногу на ногу, пристально разглядывая провинившегося, – в такой позе декан всегда распекал подчиненных, – он внушительно и строго скажет: «Подобные безнравственные поступки непоправимо роняют авторитет духовенства.

Чем вы лучше какого-нибудь сатира, бесчинствующего на Олимпе?» Не исключено, что его снова зашлют в горы, в дальний приход… Что скажет сеньора графиня де Рибамар?

Но все равно: если будут продолжаться повседневные встречи в домашней обстановке, если он каждый день будет видеть эти черные глаза, нежную улыбку, ямочки на подбородке, полную грудь, страсть захлестнет его, и тогда все пропало… Каждая встреча лишь подстегивает его любовь, а совесть и страх загоняют внутрь. Да он с ума сойдет, а главное – выкинет какую-нибудь глупость!

Он решил поговорить с каноником Диасом; слабой душе Амаро нужно было найти опору в чужой воле, в чужом разуме; он привык во всем советоваться с каноником: церковная субординация поддерживала доверие к старшему по иерархии; у Амаро еще не совсем выветрилось засевшее с семинарских лет уважение к отцу наставнику. Сам он не мог бы даже подыскать квартиру и нанять прислугу; во всех житейских делах ему требовалась помощь каноника Диаса, знавшего Лейрию вдоль и поперек, словно он построил ее собственными руками.

Падре Амаро застал каноника в столовой. Лампа собиралась погаснуть, фитиль чадил. В камине тлели поленья, уже покрываясь серым налетом золы. Хозяин сидел с требником на коленях в глубоком кресле, накинув на плечи плащ и укутав ноги пледом, и дремал, пригревшись у огня. Коврижка тоже сладко спал на упавшем на пол конце пледа.

Услыхав шаги, каноник с трудом разлепил глаза и пробурчал:

– А я совсем было уснул!

– Рано спать, – сказал Амаро, – еще и зорю не играли. Что это с вами?

– А! Это ты? – проснулся наконец каноник и ответил, зевая во весь рот: – Я поздно пришел от аббата, выпил чаю, ну и разморило… А ты где был?

– Я вернулся в город.

– Славно угостил нас аббат. Потроха были выше всяких похвал! А я хватил-таки лишнего! – ворчал каноник, сонно барабаня пальцами по обложке молитвенника.

Амаро сел подле него и стал мешать угли в камине.

– Знаете что, учитель? – сказал он вдруг; потом помолчал и тихо добавил: – Со мной вышел странный случай! – Он хотел продолжать, но удержался и только пробормотал: – Мне как-то не по себе; в последнее время выбился из колеи…

– Ты и правда что-то бледен, – сказал каноник, вглядевшись в него. – Прими-ка слабительного.

Амаро молча смотрел на огонь.

– Дело в том, что… Я решил переехать на другую квартиру.

Каноник поднял голову, вытаращил сонные глаза.

– Переехать на другую квартиру?… Почему?

Падре Амаро пододвинулся к нему поближе вместе со стулом и тихо сказал:

– Видите ли… Мне кажется, священнику не совсем удобно жить в доме, где одни женщины; тем более девушка-невеста…

– Что за вздор! Вот еще глупости… Ты жилец. Оставь, братец, эти мысли. Ты живешь как бы в гостинице…

– Нет, нет, учитель; я уже решил.

Амаро вздохнул. Ему хотелось, чтобы каноник начал его расспрашивать, облегчил бы ему признание.

– Тебе это только сегодня пришло в голову, Амаро?

– Это верно, сегодня. У меня есть на это свои причины. – Он чуть не сказал: «Я наделал глупостей», но ему стало стыдно, и он промолчал.

Каноник несколько мгновений смотрел на него.

– Говори,

братец, напрямик, в чем дело?

– Я говорю напрямик.

– Тебе там дорого?

– Нет! – нетерпеливо отмахнулся Амаро.

– Так. Значит, что-нибудь другое?

– Конечно. Что прикажете делать? – И он прибавил игриво, чтобы угодить канонику: – Вкусное каждому нравится…

– Так, так! – засмеялся каноник. – Понимаю. Ты мне как другу дома деликатно намекаешь, что тебе у них скучно!..

– Да нет! – Амаро вскочил со стула; недогадливость каноника выводила его из себя.

– Ну, брат! – воскликнул каноник, разводя руками. – Ты хочешь переехать на другую квартиру, так должна же быть какая-то причина! По-моему, лучше, чем у…

– Правильно! Правильно! – перебил его Амаро, возбужденно бегая по комнате. – Но я решил переехать! Прошу вас, приищите мне недорогую квартирку, с мебелью… Вы лучше моего разбираетесь в этих делах…

Каноник молчал, совсем утонув в кресле и почесывая подбородок.

– Недорогую квартирку… – пробурчал он наконец. – Что ж! Попробуем… Попробовать можно.

– Вы понимаете, – торопливо заговорил Амаро, подходя к нему вплотную, – у Сан-Жоанейры…

Но дверь скрипнула, и в столовую вошла дона Жозефа. Они поговорили о званом обеде у аббата, о насморке бедной доны Марии де Асунсан, о больной печени милейшего каноника Саншеса. После этого Амаро ушел, уже почти радуясь, что не разоткровенничался с дорогим учителем.

Каноник размышлял, глядя на головешки в камине. Решение Амаро уехать от Сан-Жоанейры подоспело как нельзя более кстати. Когда каноник Диас привел на улицу Милосердия нового постояльца, он договорился с Сан-Жоанейрой, что уменьшит сумму, которую уже много лет выплачивал ей регулярно, каждое тридцатое число. Вскоре, однако, ему пришлось в этом раскаяться. Когда у Сан-Жоанейры не было постояльцев, она жила на первом этаже, и каноник мог наслаждаться без помех ее привязанностью: Амелия, спавшая в комнатке наверху, ни о чем не подозревала. Но когда в доме появился падре Амаро, Сан-Жоанейра уступила ему нижние комнаты, а сама спала на железной койке, рядом со спальней Амелии. С глубоким огорчением каноник убедился, что такие порядки «испортили ему всю музыку». Теперь он мог предаваться послеобеденному отдыху в объятиях своей Сан-Жоанейры лишь в том случае, если Амелия обедала в гостях, если Руса уходила на Фонтанную площадь за водой, если совпадали еще тысячи непредвидимых обстоятельств. И вот он, член епархиального совета, человек старый и себялюбивый, паче всего берегущий здоровье, вынужден ждать, ловить случай и вместо удовольствий, регулярных и согласных с гигиеной, терпеть неудобства, приличные разве лицеисту, влюбленному в учительницу. Если же Амаро от них съедет, Сан-Жоанейра вернется в свою спальню в нижнем этаже, и возобновится удобная свобода, полуденные свиданья… Правда, придется платить прежнюю сумму… Что ж, он будет платить!

– Какого черта! По крайней мере, хоть поживу в свое удовольствие! – заключил он.

– О чем это вы, братец, рассуждаете вслух? – спросила дона Жозефа, очнувшись от дремоты, навеянной теплом камина.

– Да вот, думаю, как буду умерщвлять плоть в великий пост! – ответил он со смехом.

В этот час Руса, как всегда, пришла звать падре Амаро к чаю. Он шел по лестнице медленно, сердце его замирало от страха. Он боялся гнева Сан-Жоанейры, которая, без сомнения, уже знала о случившемся. Но в столовой он застал одну Амелию. Услышав его шаги, она схватилась за рукоделие и, низко над ним склонясь, делала торопливые стежки – пунцовая, как платок, который обшивала для каноника.