Преступление
Шрифт:
Она даже не заметила моей колкости.
– Девятого января? Как здорово! Значит, ты сможешь быть на премьере фильма.
– «Мимолетного тропизма»?
– Да. Седьмого января вечером устраивается торжество. Приходи, поможешь мне вынести эту скуку.
– Я полагаю, Ксавье тоже придет?
– Да, – тихо обронила она.
В ее голосе не было уверенности.
Мне вдруг стало жаль ее, и я высказал вслух одно опасение, явно противоположное ее собственному:
– Если, конечно, ты не бросишь его раньше.
У
Назавтра она снова позвонила мне.
– Нет, Этель, звонками я сыт по горло. Я хочу с тобой встретиться. С тех пор, как ты с Ксавье, ты потчуешь меня одним своим голосом и лишаешь удовольствия видеть тебя.
– Я сейчас приеду.
Обычно я для нее «наводил красоту»: одевался получше, чистил перышки. На сей раз я совсем пал духом: не умылся, остался в старом халате и даже – верх неприличия – не выключил телевизор.
Она вошла, прекрасная и бледная.
– Ты неважно выглядишь.
– Я сегодня не спала, – вздохнула она.
Какое-то время мы сидели, тупо уставившись в экран. Только реклама супервпитывающих гигиенических прокладок вывела нас из оцепенения. Моя любимая выключила телевизор.
– Когда я это вижу, мне стыдно, что я женщина, – сказала она и разрыдалась.
Я напишу этим гигиеническим прокладкам, – успокоил я ее. – Я не допущу, чтобы их реклама заставляла тебя плакать.
Трогательная в своем горе, она рассмеялась сквозь слезы. Мне пришлось выслушать подробный рассказ о трагедии. Вчера она спросила красавчика, пойдет ли он с ней на премьеру фильма, а он ответил, что не в его правилах обещать так задолго.
– Ты понимаешь, что это значит? Для него это «так задолго»! Иначе говоря, он не уверен, останется ли со мной еще на неделю!
Я подумал, что этот тип не только хам, но и дурак; в конце концов, даже если он собирался бросить мою любимую до седьмого января, что ему стоило принять ее приглашение, которое в случае их разрыва отменилось бы ipso facto [10] ? Какого черта она вообще делает с этой тупой скотиной? Я едва не задал ей этот вопрос напрямую. Но вместо этого сочувствие и глупость подсказали мне такие слова:
10
В силу самого факта; ввиду самого события (лат.)
– Полно, Этель, что за бред! Он не имел в виду ничего подобного. У тебя от любви ум за разум зашел.
– А что же, по-твоему, он имел в виду?
– Да только то, что сказал. Он не любит строить планы. Есть такие люди, которые живут одним днем.
Я сам себя не узнавал: мало того, что я защищал соперника, так еще и сыпал такими чудовищными банальностями!
– Разве это мешает ему пойти со мной на премьеру фильма, в котором я
– Это же художник. Он не любит связывать себя определенными обязательствами, точными датами.
– Что ты несешь? Назначил же он дату вернисажа, да и о своих встречах он никогда не забывает.
– Вот я и говорю, он эгоцентричен, как все творческие люди.
– Ты считаешь, что это оправдание?
– Нет. Но если ты его любишь, принимай таким, какой он есть, со всеми недостатками.
Она ошеломленно уставилась на меня:
– Ты говоришь всю эту чушь в его защиту из мужской солидарности?
Я хотел ее утешить – и что же получил в награду? Меня обвинили в солидарности с мерзавцем во имя половой принадлежности! Это было уж чересчур.
– Послушай, я пытаюсь быть человечным.
– Я не прошу тебя быть человечным, я прошу помочь мне во всем разобраться.
– Тоже мне, бином Ньютона! Разбираться абсолютно не в чем.
– Ты думаешь, он любит меня?
– Ты думаешь, твой вопрос – по адресу? Спроси у него самого.
– Я не могу.
– Тогда у себя самой.
– Я не в состоянии судить объективно. Тебе со стороны виднее. Ты знаешь все о наших отношениях.
– Нет, смешно, ей-богу. Я не желаю продолжать подобный разговор. Это не мое дело.
Слезы, едва высохнув, хлынули с новой силой. Видеть, как плачет любимая женщина – плачет из-за другого мужчины! – это было выше моих сил. И я смалодушничал: заключил Этель в объятия.
– Да, он любит тебя! Это же бросается в глаза!
Если бы только она поняла, кто это – «он»!
– Ты думаешь? – спросил приглушенный голос.
– Уверен.
Я обнимал ее так крепко, что она едва могла дышать. Мне наконец представился случай объясниться моей любимой, пусть под чужим именем, но абсолютно свободно. Я дал выход всему, что копилось в душе, – достаточно было говорить о себе в третьем лице, как Юлий Цезарь. А поскольку «я» есть «другой», проблем с грамматикой у меня не возникло.
– Он любит тебя, он болен тобой, он хмелеет от твоей красоты, он не ест и не пьет, он думает только о тебе, живет одной тобой, он счастлив, лишь когда держит тебя в объятиях, а когда ты далеко от него, он чувствует пустоту и боль в груди, словно развороченной пушечным ядром.
Я мог бы продолжать еще долго. Это было так просто; всего лишь открыть рот и выпустить свору слов, давно рвавшихся на волю.
Я услышал захлебывающийся от волнения голос той, которую сжимал в объятиях:
– Откуда ты все это знаешь?
– Да это бросается в глаза.
В глаза и в уши!
Она прижалась ко мне, растерянная, ошеломленная, – вот что я с нею сотворил!
– Говори… говори еще про то, что бросается в глаза. Это так приятно.
Она вошла во вкус! Что ж, я опять спустил свору: