Преступления страсти. Алчность
Шрифт:
Он уже свысока посматривал на Софью Ивановну и несколько поубавил любезности. А между тем Софья Ивановна повезла его в нотариальную контору на Ленивке. Почтенный толстяк поднялся им навстречу. Это был не кто иной, как тот самый Ицка Розенбад, первый муж Соньки и отец ее дочки. Зла на ветреную Шейндлю он не держал, давным-давно простил ей пятьсот рублей, тем паче что по ее наводкам получил уже раз в сто больше. Он всегда был рад оказать Соне помощь в любом ее деле — оказал и теперь, когда кинулся, невзирая на почтительную осанку, целовать руки графине Тимрот.
— Ваше сиятельство! — вскричал он. — Какая честь для меня! Вы решили продать свой прелестный
— Оставьте, сударь, — с достоинством произнесла Софья Ивановна. — Я дала слово этим людям.
И она указала на Динкевичей, которые едва сознания не лишились, вообразив, что дом от них уплывает.
— Ваше слово, графиня, ценнее золота, — поклонился нотариус, и через пять минут была готова купчая.
Динкевич вручил графине деньги и переехал в особняк со счастливым семейством. Правда, им пришлось искать новую прислугу — весь свой прежний штат Софья Ивановна забрала с собой за границу. Ну разумеется, не могла же она покинуть на произвол судьбы еще двух своих бывших мужей — Михеля Блювштейна (он изображал дворецкого) и Хуню Гольдштейна (кучера)… А через две недели к Динкевичам на Арбат вдруг вторглись двое каких-то наглых господ. То были братья Артемьевы, модные архитекторы, на время путешествия по Италии сдавшие свой дом «графине Тимрот».
Динкевич покончил с собой. След графини затерялся, ну а Блювштейн с Розенбадом и Гольдштейном угодили в арестантские роты. Но лишь спустя два года, а за это время деньги Динкевича исчезли, как сон, как утренний туман, и у Сони возникла нужда в новых поступлениях.
Впрочем, алчностью она была, как уже сказано, больна неизлечимо. Причем усвоила, что той же болезнью страдает большинство человечества. Выражалась эта алчность не только в страсти к деньгам, но и к дешевой жизненной мишуре, которая лишь бы блестела поярче, а поймать на нее, как на приманку, можно любого. Разве одни Динкевичи числились в списке Сониных простодушных жертв, пожелавших поживиться на халяву и поглупевших от этого? Да имя им — легион, и чем ярче сияла пустышка-приманка, тем более жадно разевали рты алчные глупцы.
Ну как можно было устоять перед разодетой дамой, явившейся в ювелирный магазин Хлебникова на Петровке, назвавшейся курляндской баронессой Софьей Буксгевден и набравшей драгоценностей аж на 22 300 рублей? Разумеется, управляющий развесил уши и, как принято выражаться, раскатал губу. Но когда драгоценности были упакованы, обворожительная баронесса вдруг вспомнила, что забыла деньги дома. Она поспешно отправилась домой за наличностью, прихватив бриллианты и оставив в качестве залога сопровождающих ее родных — седовласого почтенного отца и бонну, державшую на руках маленькую и миленькую дочь баронессы. Когда через два часа баронесса не вернулась, управляющий своим куриным умом почуял неладное и заявил в участок, то выяснилось, что «отец» и «бонна» вместе с ребенком были наняты на Хитровке по объявлению в газете…
Или другой случай. В мае 1883 года в магазин ювелира Карла фон Меля вошла клиентка, разодетая по последней парижской картинке. Уж казалось бы, ювелиру следовало быть осторожным — руки слишком многих мошенников тянутся к прелестным драгоценным безделушкам. Но нет, фон Мель оказался совершенно по-дурацки доверчив. Молодая дама представилась женой известного психиатра и выбрала ювелирных изделий на 30 тысяч рублей. Она выписала счет и договорилась, что ювелир припожалует к ней домой и сам доставит покупку. В назначенный
Стоит ли уточнять, что эту роль играла Соня?
К драгоценностям у Сони была совершенно патологическая тяга. Она расхаживала по ювелирным лавкам и приглядывалась к блеску перстней и серег, колье и браслетов. Иногда ею овладевало то чувство, которое знакомо человеку однажды изголодавшемуся: вот если не поест сейчас, то просто умрет. Когда ей взбредало в голову получить ту или иную вещь, остановить ее было невозможно! Ну а кроме того, бриллианты охотно брали все барыги, что позволяло пополнить ее бездонный кошелек… И тогда Соня в образе какой-нибудь очередной баронессы отправлялась на дело. Иногда она брала с собой обезьянку, которая неприметно таскала с прилавка баснословные безделушки и засовывала за щеку. Иногда прятала небольшие изделия под невероятно длинные ногти. Умела ловко сунуть понравившуюся штучку в цветочный горшок, чтобы прийти на другой день в другом наряде и спокойно извлечь краденое на глазах дурака-приказчика.
Что касается нарядов, то они были очень непросты и шились, конечно, у особых портных, знающих все тайны воровского ремесла. Они были снабжены особыми карманами, куда, по слухам, можно было сунуть целую штуку ткани! Даже туфли у Сони были особенные, с отвинчивающимися каблучками-тайниками…
И все это было придумано, создано, осуществлено для удовлетворения патологической страсти к деньгам и… к опасным приключениям. Алчность и рисковость — вот две составляющие Сониной натуры, которые вели ее по жизни и составили ей невероятную славу.
Причем она очень заботилась о рекламе своего имени. То есть среди воров и рекламы никакой не нужно было — репутация Соньки в преступном мире росла с каждым днем. Еще в 1872 году она получила предложение войти в самый крупный клуб российских мошенников «Червонные валеты», а уже спустя несколько лет возглавила его. Сфера «деятельности» клуба охватывала всю Россию. Впрочем, предпочитая действовать в одиночку, Соня там же, в Петербурге, создала собственную шайку, пригласив известного вора Левита Сандановича. Позднее к ней примкнули знаменитые воры Березин и Мартин Якобсон.
Но вот среди потенциальных жертв реклама была Соне не нужна. Когда ей осточертевало читать в газетах статьи, полные злобы и ненависти по отношению к знаменитой мошеннице, омерзительной воровке, безнравственной твари, которая довела до самоубийства отца семейства или молодого человека, украв или выманив у них обманом последние деньги (несчастный Динкевич был не единственной жертвой собственного простодушия, и по меньшей мере два приказчика из ограбленных Соней лавок сошли от горя с ума, двое же покончили с собой), она начинала распускать слухи совсем другого рода. Иногда ей удавалось подкупить нечистого на руку репортера, иногда падкие до дешевых сенсаций газетчики сами охотно подхватывали пущенные ею «утки». Так рождались истории, в которых Соня рисовалась не жестокой и наглой воровкой, для которой нет ничего святого, а чуть ли не ангелом добросердечия.