Преступники и преступления с древности до наших дней. Гангстеры, разбойники, бандиты
Шрифт:
Из двух окон сторожки на шоссе падал бледный свет.
Настоящий разбойничий притон!
Я осторожно подошел к караулке и заглянул в окно. Оно было завешено ситцевой тряпкой, но ее края не доходили до косяков, и я видел все, что происходило в комнате.
Комната была большая, с русской печью в углу.
Вдоль стены тянулась скамья, перед которой стоял стол, а вокруг него табуретки. У другой стены стояла кровать, и над нею висела всякая одежда.
За столом, прямо лицом к окну, сидел маленького роста, коренастый чухонец, необыкновенной
Прислонясь к его плечу, рядом с ним сидела рослая, красивая женщина.
Другая сидела к окну спиной, а на скамье — высокий мужчина в форменном кафтане с бляхою, с трубкой в зубах.
На столе стояли зеленый полуштоф, бутылки с пивом и деревянная чашка с каким-то хлебовом.
Чухонец что-то говорил, махая рукой, и все смеялись.
Я решился на отчаянный шаг и постучал в окошко.
Все вздрогнули и обернулись к окну.
Чухонец вскочил, но потом опять сел.
Сторож пыхнул трубкой, медленно встал и пошел к двери.
Признаюсь, я дрожал — частью от холода, частью от волнения.
Дверь распахнулась, и в ее просвете показалась высокая фигура хозяина.
Опираясь плечом о косяк, он придерживал свободной рукой дверь.
— Кто тут? Чего надо? — грубо окрикнул он. Я выступил на свет и снял картуз.
— Пусти, Бога ради, обогреться! — сказал я. — Иду в город. Прозяб, как кошка.
— Много вас тут шляется! Иди дальше, пока собаку не выпустил!
Но я не отставал.
— Пусти, не дай издохнуть! У меня деньги есть. Возьми, коли так не пускаешь.
Этот аргумент смягчил сторожа.
— Ну, вались! — сказал он, давая дорогу, и, обратясь к чухонцу, громко пояснил: — Бродяга!
Я вошел и непритворно стал прыгать и колотить нога об ногу, так как чувствовал, что они невозможно прозябли. Все засмеялись. Я притворился обиженным.
— Походили бы в этом, — сказал я, сбрасывая с ноги галошу, — посмеивались бы!
— Издалека?
— С Колпина!
— В поворот?
— Оно самое. Иду стрелять, [43] пока што…
43
Т.е. просить милостыню.
— По карманам? — засмеялся сторож.
— Ежели очень широкий, а рука близко… Водочки бы, хозяин! Иззяб!
— А деньги есть?
Я захватил с собою гривен семь мелкой монетой и высыпал теперь их на стол.
— Ловко! Где сбондил?
Я прикинулся снова и резко ответил:
— Ты не помогал, не твое и дело…
— Ну, ну! Мое всегда дело будет! Садись пей! Стефка, налей келишек!
Сидевшая подле чухонца женшина взяла полуштоф и тотчас налила мне стаканчик.
Я чокнулся с чухонцем, выпил и полез в чашку, где были накрошены свекла, огурцы и скверная селедка — что-то вроде винегрета.
Сторож, видимо, успокоился и сел против меня, снова
Чухонец с голубыми глазами ребенка стал меня расспрашивать.
Я вспомнил историю одного беглого солдата и стал передавать ее, как свою биографию.
Сторож слушал меня, одобрительно кивая головой; чухонец два раза сам налил мне водки.
— А где ныне ночевать будешь? — спросил меня сторож, когда я кончил.
— В Лавре! — ответил я.
— Ночуй у меня, — вдруг к моей радости предложил мне сторож, — завтра пойдешь вот с ним! — он кивнул на чухонца.
Я равнодушно согласился.
— Сразу в наши записаться хочешь! — засмеялся сторож. — Ну, что ж! — и он назвал всех.
— Меня Павлом зови. Павел Славинский, я тут сторожем. Это дочки мои: Анна да Стефка — беспутная девка! Ха-ха-ха, а этого Мишкой. А теперь иди, покажу, где спать тебе!
Я простился со всеми за руку, и он свел меня в угол за печку.
Там лежал вонючий тюфяк и грязная подушка.
— Тут и спи! тепло и не дует! — сказал он и вернулся в горницу.
Я видел свет и слышал голоса.
Потом все смолкло. Мимо меня прошли дочери хозяина и скрылись за дверью.
Павел с Пояненом о чем-то шептались, но я не мог разобрать их голосов.
Вдруг дом содрогнулся от ударов в дверь.
Я насторожился.
В ту же минуту на меня пахнул холодный воздух и раздался оглушительный голос:
— Водки, черт вас дери!
— Чего орешь, дурак! — остановил его Павел.
— Дурак! Вам легко лаяться, а я, почитай, шесть часов на шоссе простоял.
— А чего стоял?
— Чего? Известно чего: проезжего ждал!
— Ну, дурак и есть! — послышался голос Мишки. — Ведь было сказано, пока наших не выпустят, остановиться надо.
— Го, го! Дураки вы, если так решили. Остановитесь, все скажут — они и душили! А их выручать надо.
— Жди, дурак! У них там завелся черт Путилин. Все вынюхает.
— А я ему леща в бок.
Я тихо засмеялся.
Они продолжали говорить с полной откровенностью.
— А у Сверчинского кто?
— Сашка с Митькой.
— А они как решили?
— Да как я! Душу… — пришедший грубо расхохотался… — Значит, к тебе и добра не носить? а?
— Зачем! Носить можешь. Я куплю.
— Ну, то-то! Так бери!
И на стол упало что-то тяжелое.
— Постой! — вдруг сказал Мишка, и я услышал его шаги.
Я тотчас раскинулся на тюфяке и притворился спящим. Он нагнулся и ткнул меня в бок.
Я замычал и повернулся. Он отошел.
— Что принес? — почти тотчас раздался голос Павла.
— А ты гляди!..
Послышался легкий шум, что-то стукнуло, потом раздалось хлопанье по чему-то мягкому, и все время шел разговор отрывочными фразами.