Преступники и преступления с древности до наших дней. Гангстеры, разбойники, бандиты
Шрифт:
— Где достал?
— А тебе што?
— Нет, я так. Дрянь уж большая.
— Скажи, пожалуйста, дрянь! За такую дрянь по 100 рублей платят!
— Где как, а у меня красненькую…
— Красненькую! Да ты жид, што ли!
И тут поднялся такой гвалт, что от него впору было проснуться мертвому.
— Тише вы, дьяволы! — закричал, наконец, Мишка. — Ведь тут… и он не договорил, вероятно, сделав жест.
— А ну его! — отозвался хозяин. — Он нашим будет. Ну, 20 рублей и — крышка!
Они
— Ну, пошел, — сказал пришедший.
— Куда?
— А к соседу пить. Идем, што ли…
— Можно! — отозвался хозяин А ты?
— Кто же дом постережет? — ответил Мишка. — Нет, я останусь!
— Как хочешь…
— Ха-ха-ха! — загрохотал гость. — Он не соскучится.
— Мели, мели!.
Послышалось шарканье ног, пахнул холодный воздух, хлопнула дверь — и все стихло.
Через минуту Мишка прошел мимо меня и стукнул в дверь, за которую ушли девушки.
— Стефа! — окликнул он. — Иди! Никого нет…
Он отошел. Почти тотчас скрипнула дверь, и мимо меня мелькнула Стефания, босиком, в длинной холстинной рубашке.
Раздался звук поцелуя.
— Куда отец ушел?
— С Сашкой в 9-й нумер! До утра будут.
И снова раздались поцелуи и несвязный шепот. Интерес для меня кончился, и я заснул. Еще было темно, когда Мишка разбудил меня и сказал:
— Я иду в город. Иди и ты!
Я тотчас вскочил на ноги.
Мишка, с детскими, невинными глазами, производил на меня впечатление разбойника.
Самого Славинского не было. Стефания лениво нацедила какой-то коричневой бурды в кружку, предложив ее мне вместо кофе.
Я выпил и взял картуз.
Мишка задержался на минуту, потом догнал меня.
— Хорошо спал? — спросил он.
— Как собака!
Мы сделали несколько шагов молча; потом Мишка стал говорить, сперва издалека, потом прямее.
— Теперь в Питере вашего-то брата, беглых разных, пруд пруди! Только не лафа им.
— А што?
— Ловят! Уж на что шустрые ребята, что извозчиков щупали, а и тех всех переняли… Опять воров…
— Меня не поймают…
— Это почему?
— Потому один буду работать.
— И хуже. Обществом куда способнее! Тебе найдут, тебе укажут. Действуй, а там и вещи сплавят, и тебя укроют… Нет, одному куда хуже! Ты вот с вещами… а куда идти? К Павлу. Ты с ним сдружись. Польза будет!
— А тебе есть польза? — спросил я смело.
Он усмехнулся.
— Много будешь знать — скоро состаришься! Походи к нему, увидишь. Ну, я в сторону!
Мы дошли до Обводного канала.
— Прощай!
— Если что будет али ночевать негде, иди к Павлу!
— Ладно! — ответил я и, простившись, зашагал по улице.
Мишка скрылся в доме Тарасова.
Я нарочно
Умывшись и переодевшись, я прямо прошел в Нарвскую часть, где Колчевский встретил меня радостным известием о командировке.
Поездка в Царское явилась для меня совершенно пустым делом.
Я захватил с собой шустрого еврея, Ицку Погилевича, который служил в городской страже, и с ним вместе оборудовал все дело часа в два.
Взяв из полиции городовых, я прямо явился к содержателям извозчичьего двора, Ивану и Василию Дубовицким, и, пока их арестовывал, мой Ицка успел отыскать и лошадь, и упряжь, проданные им моими арестантами.
Я отправил их в часть, а сам с Ицкой и двумя стражниками поскакал в Кузьмино, к крестьянину Тасину, и опять — без всякого сопротивления — арестовал его, а Ицка разыскал двое саней и полушубок со следами крови.
Мы привезли и этого Тасина, и все его добро в управление полиции и, когда приехали Келчевский и Прудников, я сам представил и людей, и вещи, и полный отчет.
Как сейчас помню изумление Прудникова моей быстроте и распорядительности, а Колчевский только засмеялся.
— Вы еще не знаете нашего Ивана Дмитриевича! — сказал он.
В ответ на эти похвалы я указал только на своего Ицку, прося отличить его.
Между прочим, это был очень интересный еврей.
Как он попал в стражники, я не знаю. Труслив он был, как заяц. Но как сышик — незаменим. Потом он долго служил у меня, и самые рискованные или щекотливые расследования я всегда поручал ему.
Маленький, рыжий, с острым, как шило, носом, с крошечными глазками под распухшими воспаленными веками, он производил самое жалкое впечатление безобидной ничтожности и с этим видом полной приниженности проникал всюду.
В отношении же обыска или розыска вещей у него был прямо феноменальный нюх. Он, когда все теряли надежду найти что-нибудь, вдруг вытаскивал вещи из трубы, из-за печки, а один раз нашел украденные деньги у грудного младенца в пеленках!..
Келчевский и Прудников, не теряя времени, тотчас приступили к допросу.
Первого вызвали Тасина.
Он тотчас повалился в ноги и стал виниться.
Пришли двое и продают. Вещи хорошие и дешево. Разве он знал, что это награбленное!
— А кровь на полушубке?
— Они сказали, что свинью кололи к празднику, оттого и кровь!
— А откуда они узнали тебя?
— Так пришли. Шли и зашли!
— Ты им говорил свое имя?
— Нет!
— А как же они тебя назвали? Идите, говорят, к Константину Тасину? А?
Он сделал глупое лицо.
— Спросили у кого-нибудь…