Претенденты из вечности
Шрифт:
Утонув в её глазах, Даллас смешался и, выдавив из себя скупое «пардон, мэм», отступил на шаг, чтобы вернуть дверь на место. Однако в последний момент что-то в этой сцене показалось ему странным и неправильным. Он мгновенно понял, что именно (бывают ситуации, когда голова начинает работать удивительно быстро), — Вика никоим образом не пыталась прикрыть свою наготу. Любая женщина (по мнению Ника) инстинктивно должна была одёрнуть майку или сделать какой-либо другой жест, подчёркивающий её невинность. Здесь ничего подобного не произошло: майка так и осталась где-то под мышками, заведённые за
В голове Далласа громко щёлкнуло, и он закрыл дверь.
Правда, перед этим Ник вошёл в предбанник, а щелчок был не чем иным, как активированным блокиратором замка.
— Не помешаю? — услышал он свой хриплый голос.
— Что вы… — Вика скромно улыбнулась.
Говорить о скромности, учитывая её вид, было совершенно неуместно, однако по-другому охарактеризовать эту улыбку Даллас не смог. Их взгляды вновь встретились. Ник подошёл к девушке вплотную. Как ни странно, но всё происходящее казалось ему вполне естественным, возникло ощущение, что Вику он знает давно, хотя и не настолько, чтобы потерять интерес к её прелестям.
Его ладони легли на горячую ещё чуть влажную спину девушки. Она обвила руками его шею. Их губы нашли друг друга и с робкой нежностью вступили в любовную игру.
Постепенно ласки становились всё более откровенными. Ник судорожно избавился от рубашки, и теперь отвердевшие соски Вики волновали его грудь своими трепетными прикосновениями. Вскоре за рубашкой последовали брюки и то немногое, во что успела облачиться Вика.
Ник рвался в бой. Он слишком давно был обделён женским вниманием, чтобы сейчас смаковать и растягивать удовольствие. Это потом он будет ласкать каждый изгиб её тела, упиваться ароматом волос, лелеять бархатную кожу и прислушиваться к чувственному дыханию.
Вика сладко охнула. Она лежала на спине. Гладкая деревянная крышка стола показалась ей пуховой периной. Ник, дрожа от возбуждения, обхватив руками её прелестную грудь, совершил короткую пробную вылазку. Стол, за которым, вероятно, предполагалось лишь распитие лёгких напитков, тем не менее, одобрительно скрипнул. После чего уже не умолкал ещё минут десять…
В момент кульминации мышцы, доведённые чуть ли не до судороги, перестали подчиняться мозгу, и Ник, вероятно, упал бы, но обхватившие его стальным обручем «слабые» женские ноги не позволили ему ни на йоту отдалиться от раскрывшегося цветка страсти. Вика вскрикнула, выгнулась дугой, её руки хаотично метались по столу, а на запрокинутом лице отразилось недоступное мужскому пониманию блаженство, в уголках глаз заблестели слёзы.
Через секунду она обмякла, расслабилась. Ник сгрёб её в объятия и, не разрывая причинно-следственной связи, повалился на стоявший позади него диванчик. Оказавшись сверху, Вика взяла инициативу в свои руки, и они продолжили упиваться немудрёным человеческим счастьем…
Теперь Даллас уже не был столь поспешен и мог позволить себе всяческие изыски. Вознёсшись на вершину сладострастия, они потеряли счёт времени. В предусмотрительно запертую дверь неоднократно барабанили их коллеги, желавшие просто попариться…
Впоследствии Даллас так и не смог понять, что толкнуло его в объятия этой женщины.
Не найдя достойного ответа, он возложил ответственность за случившееся на того, кто изначально всё это затеял, а именно на Господа Бога…
13
Дорога извивалась так, будто её пытали. Раньше это не доставляло Алексу каких-либо неудобств. Теперь же, погружённый в свои мрачные мысли, он с раздражением дёргал крестовиной ручного управления. Электроника едва успевала скорректировать манёвр, и машина, визжа покрышками, с трудом вписывалась в очередной вираж.
На самом деле он никуда не спешил, но и сбавлять скорость не собирался. Накопившиеся в душе злость и досада требовали разрядки. Пожалуй, искалеченная машина позволила бы отвлечься от тяжёлых переживаний, а труп водителя вообще разом избавил бы его от всех проблем. Однако разбить это чудо техники было не так-то просто.
Алекс резко затормозил и свернул к тому самому озеру, где почти год назад узнал о том, что Кэтрин жива. Тогда был самый разгар осени, сейчас — только начало. Большое тёмное бревно лежало на прежнем месте. Алекс медленно подошёл и сел на его покатый, шершавый бок. Из-под недовольно хрустнувших остатков коры посыпалась древесная труха. Подхваченная лёгким ветерком она, обратившись в пыль, вознеслась на небо.
Земцов, уставившись на подёрнутую мелкой рябью воду, думал о том, что изменилось в его жизни за этот год. Начавший было налаживаться семейный быт рухнул от одного только упоминания о Далласе. Кэт под разными предлогами стала избегать близости, а после встречи с теми, на чьих глазах погиб Ник, и вовсе замкнулась в себе.
Конечно, её можно понять. Одно дело, когда человек считается пропавшим без вести, пусть даже надежды на его возвращение практически нет. И совсем другое — доподлинно удостовериться, что исправить уже ничего нельзя.
Поначалу Алекс неоднократно пытался отвлечь её от тяжёлых мыслей, но каждый раз наталкивался на глухую стену непробиваемого безразличия. Складывалось впечатление, что Кэт в чём-то винит его. Он никак не мог уяснить, в чём именно, а она упорно отмалчивалась. Совместное проживание превратилось в невыносимую пытку. Впервые в жизни Алексу стало тошно возвращаться домой.
Маленький рыжий муравьишка, резво вскарабкавшись по штанине, замер на коленке, словно всматриваясь в нависшее над ним печальное лицо. Алекс дунул. Муравей кубарем слетел на землю, но тут же опять, как ни в чём не бывало, начал новое восхождение. «Вот так и мы всю жизнь карабкаемся куда-то, на что-то надеемся, верим в успех, — подумал Алекс. — А многое уже предрешено заранее, как, например, то, что этот муравей опять полетит вниз. И по большому счёту мы даже не в состоянии осознать те силы, которые способны своим незначительным вздохом перечеркнуть все наши поползновения…»