Преумножающий дары
Шрифт:
— У меня был заключен союз в этом расположении, — смотрю на него теперь с удивлением, Утс же поясняет, — он первый для меня, и я хотел его восстановить.
Я не знал, что подобные вещи могут быть так дороги для функционалов.
— Вам удалось?
— Не успел, — говорит он, снова отворачиваясь.
— Я бы мог распорядиться…
— Нет, это касается только меня, — перебивает меня Утс. Я больше не настаиваю.
Дальше следует обсудить судьбу полукровок.
— Я многое упустил после стирания, Раон, — обращаюсь у функционалу, — но как, вам удалось скрыть их от Уровней. Как вообще случилось, что полудеманоны смогли выжить?
—
Подобные категории восприятия как эмоции для меня второстепенны, привязанности лишь условны. Само понятие любви и симпатии опосредованы вычислениями и родством энергии. Я, как искусственный деманон не приспособлен чувствовать. Этому я обучаюсь случайно. Воспринимаю эмоции как показатели от сомы или оболочки. Но я помню Фагира, помню желание спасти Нин, помню отчаяние, страх, ненависть, злобу. Помню и благодарность, и привязанность. Любовь? Ее мне нужно избегать. Но от воспоминаний о Патроне и то, что я впервые ощутил от его прикосновения совсем недавно, болезненно отдается в груди оболочки и тяжестью отливается в соме. Я не могу лишать радости этого чувства других. Даже если они идут против закона.
Я киваю ему. Я готов помочь.
Переговорив с полукровками, отмечаю, на сколько сложно в них переплетена энергия демов и деманонов. С одной стороны они сильны, как представители первого ранга, тела их несут первичную стабилизацию. И в то же время они более легко взаимодействуют с энергией нейтрально уровня, чего нет даже у уроженцев первых уровней. Возможно, Раон прав — их существование может стать ценным опытом. Вот только как подвести к пониманию этого даже моего Куратора я не знаю.
— Что на счет независимой параллели? — начинаю с самого простого варианта.
— Она открыта, но направление к ней знали только старшие повстанцы, — говорит Утс, — на сколько мне известно, условия в ней приближены к тем, что здесь.
Я смотрю на Раона — примет ли он предложение о переселении? Тот колеблется.
— Это может быть временная мера, — пытаюсь объяснить, — после восстания Уровни могут ужесточить контроль и вам просто не удастся скрыться здесь, — затем добавляю, — Я постараюсь решить ваш вопрос как можно более быстро и вам не нужно будет больше прятаться.
Он вздыхает, тем не менее, соглашаясь.
— Осталось дело за малым — выяснить координаты параллели, — говорит Утс.
— Несколько из старших сейчас в изоляторе, — говорю, понимая, что теперь настает время моей функции, — думаю, они смогут кое-что рассказать.
Часть 79. Разговор по душам
В изоляторе действительно пребывало трое старших по рангу бунтовщика. Именно они и интересовали меня. По распоряжению, функционалы моего взвода отвели их в отдельное помещение, так же заизолировав его.
— Чтож, видимо наше общение нужно продолжить, — говорю, входя к ним, — только, как вы понимаете, методы будут несколько иные.
Все трое по моей просьбе оставлены свободными. Сопротивляться они в любом случае не смогут, потому как иначе, я применю боевую модификацию, а они, без какого либо резерва, будут полностью беззащитны.
— Меня интересует то, почему вы решились на столь отчаянный шаг, — они стоят, я сажусь на подготовленное железное кресло. Они пока молчат, один глядит сквозь меня, другие в сторону и под ноги, — я очень рассчитываю на ваше сотрудничество,
Один из них смеется. Я вопросительно смотрю на него. Все трое вступали со мной в контакт, поэтому я имею к ним личные счеты. Это они понимают.
— Что вас может веселить в таком положении? — намеренно-удивленно спрашиваю у него, — Возможно, я что-то не знаю? Так просветите.
— Наложник, — словно выплевывает это слово тот.
— От части, — улыбаюсь ему, — но для вас я сейчас аннигилятор.
Как я рад вернувшейся ко мне силе, как я рад сейчас этой функции, которая редко присваивается высшим функционалам. Как я рад власти, которую она дает. Двое оказываются обездвижены. Тот, что смел смеяться надо мной занимает мое место в кресле. Я пытал функционалов? Нет. Но самое время научиться.
Фиксаторы на кресле приковывают сидящего, обездвижив и сделав его доступным к моим манипуляциям. Но перед началом процедуры я обязан спросить.
— Я еще готов выслушать вас.
Он молчит, хотя, выразительность улыбки заметно убавилась. Значит, придется продолжать. В моих руках острая струна с утяжелителем на одном конце и рукоятью на другой. Первый замах и тонкий свист стальной плети прорывает воздух, а глубокий разрез плоть оболочки функционала. Он слабо вскрикивает, сквозь сжатые зубы: не ожидал — вот что я понимаю. Он не думал, что будет так тяжело. Это заставляет получить почти экстаз. Следующий удар, а потом еще один опьяняют мой разум видом страдания прикованного.
Раны функционала кровоточат, одежда пропитана алым. Он уже не сидит с надменным выражением лица. Голова опущена на грудь, дыхание тяжелое, хриплое.
— Ваше предложение, — поднимаю его голову за волосы. Их длина достаточная, до плеч, удобно держать, — мне продолжить или вы будете говорить.
Следом слышу оскорбления на диалекте параллели.
— Предельно ясно, — говорю ему, накладывая острую струну на его запястье. Рывок, и она с хрустом и потоком крови отделяется от его тела. В этот раз его крик громче, но я продолжаю. Дав справиться с первым болевым шоком, накладываю струну чуть выше пореза. Повторяю операцию. Он слабо вскрикивает, теперь почти не впадая в шоковое состояние. Следующее такое действие я выполняю почти сразу. Полноценный крик меня крайне радует. Но ответа нет. Вероятно, от него мне не удастся добиться ответа. Тогда, я хотя бы возмещу личные долги. Он вздрагивает, когда я ослабляю пояс его штанов. Еще не совсем осознавая моих намерений, поднимает взгляд на меня. Мне теперь безразличны его переживания. Опускаю петлю из струны меж его ног, надевая на орган контакта и резко затягиваю ее. Кровь его оболочки вырывается едва не фонтаном, он же начинает биться в судороге и, наконец, заговаривая.
— Будь ты проклят, энгах! — кричит он в агонии. Но мне его признания уже не интересны. Зажав одной рукой его нижнюю челюсть, другой ввожу в рот еще окровавленную струну. Еще мгновение, и он захлебывается в собственной крови, выплевывая изо рта остатки языка.
— Будь по сдержанней, — говорю ему, протирая и сворачивая струну, отхожу в сторону, выбирая металлический стержень с витым лезвием по боковой части, — я могу и продолжить.
Он понял намек, затихнув. Было слышно только клокотание крови в глотке при дыхании. Наглядный пример вышел неплохим, поэтому обращаюсь к двум другим, удерживаемых сейчас блокировкой. — Возможно, наш разговор будет более продуктивным, — говорю это, держа в руках стержень. Применить его я не побоюсь.