Превращение в зверя

Зорин Николай

— Да. Кто это? — не менее испуганно спросил Андрей.

— Мне нужно с вами срочно встретиться. Мне… нам необходима ваша помощь.

— Кто это? — повторил Никитин.

— Мое имя ни о чем вам не скажет, но, если хотите… Меня зовут Владимир Анатольевич. Самсонов Владимир Анатольевич.

Глава 6. Превращение

И вот когда наконец до меня дошло, я засмеялся. Шантажист вздрогнул от моего смеха. Ах нет, он ведь не шантажист, он совсем не шантажист, он… Как я мог принимать его за шантажиста, как мог его бояться? Этот ничтожнейший человечишка сам все это время боялся — меня, моего отказа. Он от меня всецело зависим, и не только он — все, все они! Я хохотал, хохотал и никак не мог остановиться. Просто изнемогал от смеха. Мне даже стало немного дурно. Не в

силах устоять на ногах, повалился на кровать. В глазах потемнело, как перед обмороком, сердце зашлось… На полу, скорчившись, изнемогал мой отец: у него-то уже сил не осталось на полноценный смех, он только конвульсивно подрыгивал ногами и судорожно, толчками, выдыхал хохот, почти беззвучно. Вот, значит, какую штуку он отмочил напоследок. Я думал, месть, я думал, записка, я думал, он не простил, я никак не мог понять, чего он от меня хочет. А все так просто, все так здорово, все так невероятно! Я — царь. Нет! Я — император. Но ведь это же было так очевидно! Почему я не мог понять? Ни намеки отца, ни цель этого псевдошантажиста. Вон он сидит в углу на моем изношенном стуле, которого я раньше так стыдился, и робко улыбается, не осмеливаясь принять участия в нашем смехе. Но почему я все же не мог понять раньше? Отец прикрывал ответ рукой, как подловатый школьный товарищ по парте. Я пытался заглянуть, подсмотреть, но он не давал: посмеивался про себя и не давал. Почему же он не давал, если сам хотел, чтобы я знал ответ? Ведь он для меня написал этот ответ? Даже шифр сейфа нацарапал на стене (я видел эти цифры, давно увидел, еще когда перестилал постель, но только не мог понять их значения). Да потому что подлый! И потом, он ведь должен был как-нибудь отомстить. Не мог ведь совсем уж, без всяких условий, без испытательного срока, без наказания, сделать такой подарок. Я уверен, он и дальше будет меня держать под контролем, ходить за мной по пятам, ожидая, что сделаю ошибку. И смеяться, смеяться, радуясь моей ошибке, злорадствуя: я всегда говорил… Ну нет! Ошибок больше не будет. Теперь не будет.

— Дмитрий Семенович, нам пора ехать, — подал голос ничтожнейший и опять улыбнулся робко.

Я поднялся с кровати. Отец встал с полу, отряхнулся, поглядывая на меня насмешливо-хитро и все же уже почти как на равного, подошел к шкафу, постучал пальцем по дверце. Ах да! Мне же нужно переодеться!

У меня есть костюм, прекрасный дорогой костюм. Я купил его для свиданий с нею. Только для свиданий, не зная, что он станет моей обычной рабочей одеждой. А сейчас предстоит и свидание, и работа. Да, сначала работа.

Костюм, рубашка, носовой платок, другое белье… Попросить его выйти или мне перед ним-то стесняться не стоит? Господа не стыдятся своих слуг. Нет, все же как-то неловко.

Я на него только посмотрел, а он уже все понял — послушно вышел в коридор. Неплохо бы принять душ. Да нет, совершенно необходимо принять душ, ведь мне предстоит не только работа, но и свидание. И главное — свидание.

С бельем в руках я прошел мимо своего послушного слуги. Он нервно дернулся — пора ехать, времени мало, и так задержались, — но ничего не сказал, не осмелился сказать, кивнул, посторонился.

Я пустил воду на полную мощь, вывернул краны до отказа, разделся, встал под душ. Знаю, что сейчас произойдет, знаю, знаю. Тогда я был несчастен, тогда была такая безнадежность — мне оставалось только мечтать. Но даже в мечтах не мог вообразить такого. А теперь-то, когда… когда я стал царем, когда я стал императором, увижу свой истинный рай. Я моюсь под душем после ночи волшебной любви, после волшебной ночи, она готовит на кухне завтрак, забыв надеть халат после ночи волшебной любви… Шкварчит яичница на сковородке… Нет, какая к черту яичница! Я не отец, я не скряга, я не застенчивый боязливый глупец, я не стану скрывать и скрываться. На кухне, после волшебной ночи любви, забыв надеть халат, она готовит королевский завтрак. Я моюсь под душем… Мой отец император (он ходил в рубище, жил в трущобе, притворялся жалким учителем физкультуры, даже от собственного сына скрывал свою власть и силу) оставил мне в наследство всю свою империю. Омары, устрицы, икра красная и черная — из всего этого она готовит мне завтрак, забыв надеть свой роскошный (специально летала за ним в Париж) халат. На шикарном ковре в золотой нашей спальне разбросано в беспорядке (мы так торопили волшебную ночь) драгоценное белье. Она разбудила меня поцелуем… и ушла на кухню готовить королевский завтрак, а я отправился в душ. И вот я моюсь под душем…

Ничего не получается! Я не вижу картины. Слова есть, а образа не возникает. Это оттого, что мне больше не нужны мечты — все сбылось. Или оттого, что отец мешает?

Я знаю, он не отстанет, будет следовать всюду, контролировать каждый мой шаг, подглядывать, высматривать, ждать ошибки. Он и сейчас подглядывает. Смотрит сквозь окошко из кухни на меня, голого, под душем, и не дает сосредоточиться. Я всегда знал, что он не так и немощен, как хочет показаться: как только уйду на работу, встает и бродит по квартире. Немощен! Уж куда там, если смог сейчас добраться до окошка под самым потолком. Наверное, стоит ногами на раковине.

Мне снова стало смешно. Отец подмигнул мне и тоже расхохотался. Мы опять хохотали вдвоем — смех нас снова сделал на минуточку равноправными и доброжелательными друг к другу, какими должны быть отец с сыном, какими другой отец с другим сыном бывают. Позавидовав нашему смеху, не осмеливаясь в нем участвовать, наш слуга постучал в дверь.

— Дмитрий Семенович! Поторопитесь!

— Уже выхожу, — пробормотал я сквозь смех, — подождите!

Выключил воду, перегнувшись через край ванны, потянул на себя полотенце — петелька порвалась, не беда, куплю новое, у меня теперь будут совсем другие полотенца, не эти жалкие застиранные тряпки (как отец мог такими вытираться, как мог мыться в такой ванной, как мог жить в такой квартире?). Вытерся, надел чистое белье — приличное, то, которое покупал для свиданий. Прошествовал мимо моего раба в комнату в своем приличном исподнем. Он мне улыбнулся, кисловато (задерживаемся), но все равно почтительно. Надел рубашку, надел костюм, новые носки, в карман положил носовой платок. И опять рассмеялся. Отец захихикал, вторя мне, но я притопнул на него ногой — теперь, полностью одетый, в костюме, я почувствовал наконец всю свою силу, — и он стушевался.

Мы вышли из квартиры. У меня было такое чувство, что сюда я больше никогда не войду, обманчивое чувство: конечно, некоторое время придется еще пожить здесь, пока не куплю новую. На лестнице нам встретилась соседка, Татьяна, та самая, которую я тоже когда-то, еще совсем недавно, побаивался, предполагая, что записка может быть у нее. Смешно, в самом деле! Смеясь, но не в голос, а как бы про себя, ликуя, восторженно презирая и ее, и всех на свете соседей, и раба, сопровождающего меня, я сбежал вниз. У подъезда стояла роскошная машина. Мой слуга угодливо распахнул дверцу, приглашая садиться. Хохоча, не вслух, про себя, я устроился на удобном сиденье.

Всю дорогу меня душил смех, я так и не смог сосредоточиться и продумать, как лучше сделать то необходимо-неприятное дело. И только когда мы приехали и он повел меня осматривать мои владения, смех наконец отпустил. А когда проходили мимо огромного зеркала в холле, понял, что самое главное. Главное — чтобы не осталось пятен. Значит, нож не подходит. Я испытал и облегчение, и некоторую растерянность: именно нож всегда выступал как орудие в моих представлениях об убийстве, но именно нож всегда и не давал мне на него решиться. Как же тогда, без ножа? Таблетки здесь уж точно не подойдут. Быстродействующий яд? Где его взять? Удушение? Нет, я могу не выдержать, не довести до конца.

Пистолет! Вот что мне нужно. Выстрелить с дальнего расстояния, чтобы брызги не попали на одежду. Выстрелить я смогу. Выстрелить совсем не трудно.

Мой слуга привел меня в кабинет, сообщил, что кабинет этот — мой. Здесь было много народу, все в костюмах, похожих на мой, и в галстуках (о галстуке я не подумал, нужно будет срочно купить). Они приветствовали меня, своего хозяина. Приветствовали и поздравляли, а я все думал, как бы раздобыть пистолет и как не заблудиться, найти нужную комнату. До поры до времени — до того, как все не закончится, — лучше не ставить их в известность о моем замысле: скорее всего, они захотят помешать. Потом пошли финансовые разговоры: на что, в какой срок, какие суммы я должен выделить. Кивал, делал деловое лицо, обещал, соглашался и вдруг понял, что пистолет мне полагается по статусу. Не нужно ничего придумывать, не нужно изыскивать способ, не нужно объяснять, для чего и как мне нужен пистолет, — владение оружием вытекает из моего нового положения. Как только кончится совещание, я его потребую.

Но совещание никак не кончалось, и с пистолетом возникли неожиданные затруднения. Оказывается, требуется какое-то оформление, оказывается, все не так и просто…

Пистолет обнаружился в сейфе — в моем собственном сейфе, бывшем отцовском, в том самом сейфе, шифр которого он нацарапал на стене у кровати. Там и еще обнаружилось немало ценнейших вещей, например номер счета в банке, но сейчас меня интересовал только пистолет. Нужно срочно закончить то, что задумано, прежде всего справиться с этим, с главной помехой к главному счастью. Как только закончу…