Превращения
Шрифт:
Леня скользнул по ликероводочной витрине взглядом, исполненным искренней брезгливости. Одна мысль о спиртном вызывала у него глубинный рвотный позыв.
Подошел к мясной витрине. Вдумчиво осмотрел пухлые сардельные спирали, непристойно-розовые, как гениталии, полукружия ветчины, пупырчатые фаллосы сухих колбас… Нет, галантной мертвечины ему не хотелось.
Кондитерский угол: здесь сладкий ракушечник печенья, там – конфеты с ощутимым преобладанием ностальгических марок: «Рачьи шейки», «Ренклод», шоколад «Аленушка»… От взгляда крохи-Аленушки, исполненного озорной проникновенности, а может от композиции вокально-инструментального ансамбля «Песняры», что звучала
Наконец продавщица – вот уже десять минут она с угодливой улыбкой таилась в углу – не выдержала, прихорошила укладку и выступила на авансцену.
– Вы, наверное, сладенького желаете? – ласково спросила она. – Вот, имеются тортики… Вафельный… Бисквитик…
Леня посмотрел на нее испуганно – за три дня одиночного плавания он успел позабыть, что в магазинах водятся не только продукты, но и продавщицы.
– Да…
– А здесь у нас вот халва… Рахат-лукум…
Рахат-лукум… Рахат-лукум петардой взорвался в дымящемся Сталинграде Лёниной души. Он всегда покупал его для матери, выбирал самый лучший, иранский, с орехами, в сети магазинов «Гурман». Но после того, что она сделала, после того, что она натворила…
В этот момент Лёня окончательно утратил контроль над собой – он закрыл лицо своими большими руками и разрыдался, прямо на глазах у продавщицы, румяной, статной молодухи Наташеньки Бориско.
– Ну что же… Как же так… У вас, наверное, горе? – сердобольно глядя на заезжего москвича, поинтересовалась Наташа. – Вон там стульчик, присядьте, что ли? Да не стесняйтесь вы, не надо…
Лёня послушно сел, высморкался в салфетку, судорожно стиснул руками шапку с помпоном. Затем в бешенстве швырнул ее на пол. По его ноздреватым, тяжелым щекам букашками ползли слезы.
Наташа шустро выскользнула из-за прилавка. И, в нерешительности помедлив в метре от незнакомца, всё же решилась, заперла магазин. Привычным движением перевернула она химически-желтую табличку, на аверсе «Открыто», на реверсе – «Закрыто». Теперь – реверс.
Затем она подошла к Лёне вплотную и с целомудренной нежностью погладила его по курчавой шапке русых волос. Волосы пружинили как будто.
Плачущий мужчина напомнил Наташе ее непутевого сынка – восьмилетнего Сашку, который как раз гостил у отца в Минске. От обоих веяло чем-то незаурядным, чем-то обещающим и это нравилось Наташе, это было как смотреть перед новогодними праздниками телепрограмму – столько всего будет!
А вечером Лёня и Наташа пили шоколадный ликер, ели принесенные Наташей в эмалированном судке голубцы и скрипели кроватной сеткой. Всё было очень естественно и по-деревенски беззаботно.
Тикал будильник. Уткнувшись носом в большую, с широким расплывшимся соском Наташину грудь, Лёня думал о том, как похож сладковатый, тяжелый Наташин запах на запах ваниллы. Да что там похож – один и тот же запах! Словно бы сама ванилла вдруг оделась без всякой потери смысла в эту облую веснушчатую плоть… Или точнее так: словно бы ваниллу, погибшую красавицу, обменял он на сродственный ей гибрид.
Наташа же думала о том, что ведь он уедет, как уехали все до него. Что он хороший и добрый, хотя неприспособленный какой-то, рыхленький. Но в ее мыслях не было ни печали, ни надрыва.
Но на этом история не закончилась.
Под начало Лёни прибыла новая сотрудница – дизайнер Айша.
Она была дочерью чернокожего студента из прогрессивной африканской страны, кажется, Ганы, и некрасивой москвички, близко к сердцу принявшей идеалы интернационализма.
На последнем курсе художественного училища черный папа, годами не проявлявший алиментарной активности, вдруг усовестился и прислал дочери электронный планшет. Подарок пришелся ко двору – Айша забросила краски и холсты и вскоре оказалась среди артистов (этим словом, с ударением на первый слог, производным от английского art, называли в Лёниной конторе всех без разбору рыцарей «фотошопа» и «три-дэ макса»). Айша работала в комнатенке с прозрачными стенами, справа от мини-аквариума Лёни. Зарплату тратила на музыкальные диски, завлекательные бюстгальтеры с эффектом пуш-ап и броскую бижутерию, среди которой выделялись страховидные гаитянские амулеты и массивные позолоченные цепи. На работе не засиживалась. На корпоративе в честь восьмого марта перетанцевала даже самых энергичных шлюх из отдела продвижения… Собственно, вот и всё, что мог сказать о ней ее начальник Леонид Олегович Старцев-Рязин.
Лёня никогда не думал хоть сколько-нибудь всерьез о том, нравится ли ему Айша. Поэтому когда он получил с рабочего адреса Айши письмо, состоящее из одного заголовка «Я тебе нравлюсь?» (внутри содержалась картинка с полуголой, в чулках, креолкой, блудливо курящей папироску через мундштук), он два дня не знал что ответить, а потом на всякий случай написал: «Да».
Тем же вечером Айша отдалась Лёне на кожаном диване переговорной комнаты…
Лёня отметил свое вхождение в тайный орден ценителей орального секса трехдневной поездкой в Эмираты. А когда вернулся, Айша вновь осталась на работе допоздна… Иногда, просыпаясь по ночам в своей обшарпанной квартире в сильно удаленном районе столицы – ее он снял сразу по окончании траура – Лёня вспоминал скользящие, всегда чуть влажные прикосновения своей смуглокожей пассии, пытаясь понять, что же именно они ему напоминают. Разгадка была близко, но отчего-то не давалась. Однажды ночью ему было откровение: венерин башмачок. Сорт, который некогда разводил Лёня, назывался «Магия вуду»…
Лёня сидел на кухне с бутылкой пива и перебирал факты, словно монах намоленные костяшки четок. Царевна-башмачок была темной, с оттопыренной мясистой губой. Разве не таковы губы Айши, налитые отборной экваториальной чувственностью? Царевна-башмачок была самой некапризной в его выводке. Да и Айша – аллегория скромности… Замуж и в клубы не просится, подарков не клянчит… Напротив, два раза кормила его ужином у себя дома… На работе делает вид, что незнакомы… Кроткое сокровище! Черный алмаз, но только живой, теплый!
Он редко виделся с Айшей. Раз в неделю или даже две. Свободного времени у него оставалось предостаточно – он даже начал смотреть по вечерам телевизор, что попало, лишь бы не в тишине… Однажды поздно вечером – он как раз жевал глазами «Поле Чудес» – в дверь позвонили.
Первая мысль была: «мать». «Но откуда она узнала адрес? Неужто Виктория проболталась?»
Но нет. На пороге стояла женщина лет тридцати с упругими русыми локонами. На ногах – домашние тапочки с нежной опушкой. Облегающий атласный халат. Этот халат с обильными бело-желтыми рюшами придавал ей сразу угаданное Лёней сходство с другой мертвой возлюбленной – целогиной гребенчатой. Ее груди, что теснились в V-образном запахе халата, были округлы и мягки, словно псевдобульбы всё той же целогины. Лёня растянулся в улыбке.