Прежде, чем их повесят
Шрифт:
— Проклятье! — тихо прошептал Глокта, прислонившись спиной к стене. — Некоторые раненые будут пошустрее меня! — Глокта посмотрел на раненого, который проковылял мимо в бинтах и крови.
— Это неправильно, — прошептал Секутор. — Мы свое дело сделали. Нашли предателя. Какого дьявола мы все еще тут?
— Не считаешь достойным себя сражаться за дело короля?
— Считаю недостойным умирать за это.
Глокта фыркнул.
— Думаешь, во всем чертовом городе хоть кому-то это нравится?
Далеким эхом послышались ругательства Коски, которыми он осыпал нападавших, перекрывая шум.
— Конечно, не
Практик посмотрел на Глокту — вокруг глаз не было ни следа улыбки.
— А дела плохи?
— Ты был наверху и сам видел. — Глокта выпрямил ногу и поморщился. — Бывало лучше.
Длинный, сумрачный зал когда-то был храмом. Когда гурки начали штурм, сюда отправили легкораненых, под присмотр священников и женщин. Сюда было легко добраться: в Нижнем городе, рядом со стенами. И в этой части трущоб, по крайней мере, почти не осталось гражданских. Опасность пожара или падающих камней быстро делает квартал непопулярным. Битва продолжалась, и легкораненые возвращались на стены, уступая место серьезно пострадавшим. Солдаты с оторванными конечностями, с глубокими ранами, сильными ожогами, с торчащими из тела стрелами лежали в беспорядке на окровавленных носилках в сумрачных галереях. День ото дня число раненых росло, пока носилки не заняли весь пол. Ходячими ранеными теперь занимались снаружи. Зал оставили для увечных и искалеченных. Для умирающих.
У каждого был свой язык страдания. Кто-то вопил и выл без остановки. Кто-то звал на помощь, просил сострадания, воды, звал маму. Кто-то кашлял, булькал и харкал кровью. Кто-то хрипел на последнем дыхании. Только мертвые лежали совсем тихо. И их было много. То и дело кого-то из них утаскивали со свисающими конечностями, чтобы завернуть в дешевый саван и сложить за задней стеной.
Глокта знал, что весь день мрачные команды копают могилы для местных. Так требовали их строго соблюдаемые верования. Громадных ям в развалинах трущоб хватило бы на десяток трупов сразу. Всю ночь те же команды жгли трупы союзных солдат.
«Так требовало наше неверие ни во что». Жирный дым поднимался вверх, и его относило к заливу.
«Можно только надеяться, что он ударит прямо в лицо гуркам на той стороне. Последнее оскорбление — им от нас».
Глокта медленно прошаркал по залу под звуки боли, утирая со лба пот и глядя на раненых. Темнокожие дагосцы, стирийские наемники, бледнолицые солдаты Союза — все смешалось. Люди всех народов, всех цветов кожи объединились против гурков и теперь умирали вместе, плечом к плечу, наравне.
«Бальзам на сердце — если бы оно у меня еще было».
Глокта почти не замечал практика Инея, который, скрываясь в тени у стены, внимательно оглядывал комнату.
«Моя бдительная тень — следит, чтобы никто не наградил меня за службу Архилектору смертельной раной в голову».
Маленькое помещение у задней стены храма было отгорожено занавеской — там была операционная. Насколько это было возможно. Нож и пила рубили и резали, ногу по колено, руку по плечо. Из-за грязной занавески разносились самые громкие вопли во всем храме. Крики отчаяния и боли. Наверное, не менее ужасные, чем то, что происходило за внешними стенами. Через щель Глокта видел, как работает Кадия в
«Похоже, культя ноги?»
Крики захлебнулись.
— Мертв, — просто сказал хаддиш, бросив нож на стол и вытирая окровавленные руки тряпкой. — Несите следующего.
Кадия откинул занавеску и вышел из операционной. Тут он заметил Глокту.
— А! Творец нашего горя! Пришли укрепить чувство вины, наставник?
— Нет. Пришел посмотреть, виноват ли я.
— Ну и как?
«Хороший вопрос. Виноват ли?»
Глокта посмотрел на молодого солдата, лежащего у стены на куче грязной соломы, зажатого между двумя соседями. Лицо солдата было белее воска, глаза остекленели, губы быстро шевелились — он бормотал какой-то бессмысленный вздор. Ногу отрезали чуть выше колена, культя была замотана окровавленными тряпками, бедро туго перетянуто ремнем. Выживет ли? Вряд ли. Несколько часов он пролежал в мучениях и грязи, слушая стоны своих товарищей.
«Молодая жизнь, безвременно прервавшаяся, и все такое прочее».
Глокта поднял брови. Он не чувствовал ничего, кроме легкого отвращения, словно умирающий солдат — куча хлама.
— Нет, — ответил он.
Кадия посмотрел на свои окровавленные руки.
— Тогда Бог в самом деле благословил вас, — пробормотал он. — Не у всех такой крепкий желудок.
— Не знаю. Ваши солдаты хорошо сражались.
— Имеете в виду — хорошо умирали?
Смех Глокты разорвал тяжелый воздух.
— Перестаньте. Хорошо умереть нельзя. — Он окинул взглядом бесконечные ряды раненых. — Я считал, что вам-то это уже понятно лучше других.
Кадия не рассмеялся.
— Сколько, по-вашему, мы еще выдержим?
— Руки опускаются, а, хаддиш? Как и очень многое в жизни, героическая оборона выглядит приятнее в изложении, чем в действительности.
«Лихой молодой полковник Глокта мог бы поведать, что, пока его тащили прочь от моста с держащимися на лоскуте кожи остатками ноги, его взгляды на мир радикально изменились».
— Спасибо за заботу, наставник, но я привык к разочарованиям. Поверьте, и это я выдержу. Вопрос остается. Сколько мы сумеем продержаться?
— Если морской путь останется свободным и корабли будут доставлять припасы, если гурки не сумеют обойти внешние стены, если мы будем держаться вместе и не потеряем голову, то продержимся еще недели.
— Продержимся для чего?
Глокта помолчал. «А в самом деле — для чего?»
— Возможно, гурки дрогнут.
— Ха! — фыркнул Кадия. — Гурки не умеют дрожать! Они завоевали всю Канту не полумерами. Нет. Император приказал, и они не отступят.
— Тогда будем надеяться, что вскоре завершится война на Севере, и силы Союза придут к нам на помощь.
«Слабая надежда. Пройдут месяцы, прежде чем в Инглии все решится. Да и тогда армия окажется не в состоянии воевать. Нам никто не поможет».
— И когда же можно ожидать этой помощи?
«Когда звезды погаснут? Когда небо упадет? Когда я пробегу милю не поморщившись?»
— Если бы я знал все ответы, то вряд ли поступил бы в инквизицию! — отрезал Глокта. — Возможно, стоит помолиться о божественной помощи. Очень кстати пришлась бы громадная волна, которая смоет всех гурков. Кто мне говорил, что чудеса случаются?