Президент Линкольн: охотник на вампиров
Шрифт:
С 21 августа по 15 октября Линкольн с Дугласом провели семь дебатов по всему Иллинойсу. На некоторых мероприятиях присутствовало до десяти тысяч зрителей. Записи речей попали в газеты по всей стране и немедленно произвели сенсацию; оба политика очутились под прицелом общенационального внимания. Дуглас пытался выставить Эйба радикальным аболиционистом. Он красочно рисовал собравшейся толпе чудовищные картины: вот освобожденные рабы наводнили Иллинойс, вот на привычных задворках выросли поселения черных, вот негры венчаются с белыми женщинами.
Если вы желаете, чтобы [черные] имели право голосовать наравне с вами, обладали правом быть избранными, входить в число
Эйб противопоставил угрюмой обреченности Дугласа простую мораль — ту самую, которой его обучил отец-баптист (в чем он, конечно, не признавался даже самому себе):
Я согласен с судьей Дугласом, что [черный человек] во многих отношениях не является мне равным: ни по цвету кожи, ни, возможно, по моральным устоям или интеллекту. Но в праве есть хлеб, выращенный собственными руками, и не отчитываться в этом ни перед кем он равен мне, равен судье Дугласу, равен каждому смертному.
Эйб, конечно, переживал, что не может говорить о настоящей проблеме — о том, что Дуглас служит существам, которые желают заковать все человечество в цепи. [40] После дебатов в Чарльстоне (штат Иллинойс) Эйб излил свое разочарование в дневнике:
Сегодня в толпе появились новые лозунги: «Равенство негров аморально!», «Америка для белых!». Я смотрю на людей… Смотрю на этих простаков. Они не имеют ни малейшего понятия, как следовать нравственным устоям, которые сами же исповедуют. Объявляют себя Божьими людьми, но ни в грош не ставят Его слово. Христиане за рабство! Рабовладельцы за мораль! Все равно что пьяница за умеренность. Шлюха — за скромность. Я смотрю, как эти идиоты призывают собственную гибель, и испытываю искушение открыть им всю правду. Как они тогда запоют? Как замечутся? Если бы я мог произнести всего одно слово: «Вампир»! Если бы мог указать на этого жирного коротышку [41] и пристыдить его перед лицом всего сущего! Объявить его предателем! Предателем собственного рода! Если бы можно было увидеть Дугласа и Бьюкенена в цепях, когда они сделаются жертвами той системы, которую так яростно защищают!
40
Дуглас сотрудничал с несколькими вампирами, которые были причастны к этому замыслу, однако не доказано, что ему было известно о планах союзников.
41
Эйб имеет в виду Дугласа.
Злость (или надежда застать Дугласа врасплох?) привела к тому, что во время итоговых дебатов 15 октября Эйб отпустил несколько почти неприкрытых намеков:
Это противостояние сохранится в нашей стране, когда умолкнет как мой смиренный язык, так и язык судьи Дугласа. В мире идет беспрестанная борьба между добром и злом. Эти два принципа враждовали от начала времен — и будут продолжать свое противостояние вечно. Я говорю о естественном праве человека и божественном праве царей.
Эйб вдохновлял противников рабства по всему Иллинойсу и другим северным штатам. К сожалению, в 1858 году сенаторов все еще выбирали представители законодательного собрания. Благодаря спрингфилдскому демократическому большинству (или, вернее сказать, сторонникам вампиров) Стивен Дуглас обеспечил себе место в Вашингтоне на ближайшие шесть лет. «Еще шесть лет, — писал Линкольн в дневнике, — мы будем жить по указке вампиров с Юга». Впервые за
Я подвел всех угнетенных… Не защитил тех, кто взывал о справедливости. Я не сумел оправдать ожидания поборников свободы. Об этом ли предназначении говорил Генри? Неужели я призван проигрывать?
Меланхолия быстро развеялась. Через три дня после поражения Эйб получил короткое письмо от Стерджеса:
Рады слышать, что ты проиграл. Продолжаем двигаться к цели. Ожидай дальнейших указаний.
II
За прошедшие годы театр сделался излюбленным убежищем Авраама. Быть может, Эйба влекла туда страсть к искусству повествования; с театром его роднили цветистые, тщательно отрепетированные монологи. Возможно, он чувствовал некоторое сродство с актерами, ведь он и сам испытывал волнение и трепет, когда выступал перед тысячами зрителей. Эйбу нравились мюзиклы, оперы, но в особенности — драматические спектакли (не важно, трагедии или комедии). Ни с чем не сравнимое наслаждение ему доставляли пьесы обожаемого Шекспира.
Непогожим февральским вечером мы с Мэри с особенным удовольствием смотрели «Юлия Цезаря». Недавние волнения, связанные с выборами, наконец остались позади. Наш дорогой друг мэр [Уильям] Джейн был так любезен, что предоставил нам свою ложу — все четыре места.
В тот вечер Линкольны отправились в театр с Уордом Хиллом Леймоном (партнером Эйба по юридической конторе) и его женой Анжелиной тридцати четырех лет. По словам Авраама, им показали «превосходное представление с древними костюмами и расписанными декорациями». Все было хорошо за исключением одной оговорки в первом акте:
Я едва удержался от смеха, когда нищий прорицатель предупредил Цезаря: «Ид апреля [42] берегись!» Я с удивлением (и облегчением) отметил, что никто из зрителей не стал хихикать или выкрикивать правильный текст. Как же актер мог допустить подобную ошибку? Или я ослышался?
Марк Антоний (акт III, сцена г), стоя над бездыханным телом преданного Цезаря, начал самую известную речь в пьесе:
Внемлите, Друзья, собратья, римляне! Не славить Пришел я Цезаря, а хоронить. Людей переживают их грехи; Заслуги часто мы хороним с ними…42
В оригинале: «Ид марта берегись» (15 марта), «Юлий Цезарь», акт I, сцена 2. Здесь и далее цитаты из пьесы приводятся в переводе И. Б. Мандельштама. (Прим. перев.)
Молодой актер с жаром продолжал, а глаза Эйба наполнились слезами.
Я много раз перечитывал эти слова; дивился гению, сложившему их воедино. Но лишь теперь, в устах одаренного юноши, они зазвучали правдиво. Только сейчас я понял их истинное значение. «Вам всем он дорог был не без причины, — продолжал юноша. — Так где ж причина, чтоб о нем не плакать?» Тут он остановился — и спрыгнул со сцены прямо в зрительный зал. Что за странная постановка? Мы завороженно наблюдали за актером, а он шагал по направлению к нам — и скрылся за дверью, ведущей в нашу ложу. Меня пронзила внезапная догадка: так вот в чем дело, он собирается обыграть мое появление на спектакле. Я не обеспокоился, это уже случалось несколько раз. Такова уж цена известности. Впрочем, меня подобные выходки неизменно приводили в смущение.