Президенты без государств

Горбунов Павел Максимович

— Удивительная самоуверенность. Ну, что же вы стоите? Садитесь. Правда, мне нечем вас угощать…

Она открыла буфет. Среди нескольких полупустых бутылок обнаружила шерри-бренди. Некогда роскошная, со вкусом обставленная квартира была почти пуста. Все вывезено или распродано.

— Не беспокойтесь, мы кое-что захватили с собой.

Ели сэндвичи. Пили кофе, подливали в чашки шерри-бренди, дымили дешевыми сигаретами. Можно было сказать, что ужин удался.

— Что вы намереваетесь делать в Париже? — спросила Мария Яковлевна, догадываясь, что гости явились неспроста.

— Мы

уполномочены просить вас, Мария Яковлевна, пока не поздно, оставить Париж и выехать в Берлин.

— Кем уполномочены?

— Доктором Ольцшей. Он прибыл с нами. Вы должны согласиться с этим предложением, — вкрадчиво продолжал Кайгин. — Вы просто не имеете права рисковать. При сложившейся обстановке вам лучше всего уехать из Франции.

— Но вы же только что сами сказали, что немцы потопят всех англичан в Ла-Манше. Откуда же такое беспокойство? И почему именно сейчас, а не тогда, когда после смерти мужа я сидела без куска хлеба?

— Немцы хотят, чтобы вы помогли им в эту трудную минуту.

— Разве Каюм-хан не справляется?

— Сейчас не время считаться с обидами.

— Благодарю вас, Кайгин! Благодарю вас за добрые чувства! — со вздохом сказала Мария Яковлевна, — Похоже, что вы искренне хотите мне помочь. Но это невозможно, вы должны понять. Что я буду делать в Берлине, не зная немецкого языка? Здесь у меня квартира и библиотека.

Кайгин словно ждал этого.

— В Берлине, Мария Яковлевна, вы не останетесь без квартиры. Вам не грозит одиночество, вы же говорите по-казахски. А библиотеку перевезут в полной сохранности.

— Не более двух недель назад у меня была встреча с Каюмом. Мы очень крупно поговорили. Он недоволен, что я принимаю у себя в доме земляков мужа. Это, видите ли, подрывает его авторитет. «Позвольте, сударь, — сказала я ему, — разве я не хозяйка в своем доме и не вправе принимать, кого мне угодно?» Он мне на это: «Бывают обстоятельства, когда некоторых посетителей можно и не принимать». Мне кажется, он имел в виду вас…

— Что же было нужно от вас Каюму?

— Архив, — тихо сказала Мария Яковлевна.

— И что вы ему ответили? — спросил Кайгин.

— Что архивы и книги мой муж увез из дома. Вот и все. А Каюм мне не поверил, предлагал деньги, — на ее губах промелькнула брезгливая усмешка. — На самом деле библиотека здесь. Мой покойный муж завещал ее вам, дорогой Асан, и Канатбаеву.

— Вот как? — довольно правдоподобно удивился Кайгин.

— Нам пора. А вы еще не сказали своего решения, — вмешался в разговор Орозов.

— Я все сказала. В Берлин не поеду. Пусть меня оставят в покое. Библиотеку, Кайгин, вы получите. Но, согласно завещанию, это произойдет только после моей смерти.

Возвратившись из Парижа, Ольцша приказал Орозову не спускать глаз с Каюма.

— Имейте в виду, что он непременно повторит свой визит к Чокаевой, либо сам, либо командирует кого-нибудь из своего окружения.

— Мне кажется, что Лукин куда-то пропал, — сказал Орозов. — Двое суток не появлялся ни в комитете, ни дома.

— Немедленно займитесь выяснением причин его исчезновения. Потом доложите мне.

— Слушаюсь.

После

разговора с Орозовым Ольцша вызвал секретаршу:

— Приготовьте чашечку кофе. И — я никого не принимаю. — Он включил приемник и настроил его на Москву, больше доверяя русским сводкам.

Ольцша мрачно дослушал сообщение Совинформбюро. После Сталинграда и Курска тяжелые предчувствия неотступно преследовали его. И самое отвратительное, что в такой острый момент находятся мерзавцы, которые хотят обмануть его.

Сообщение о Лукине Ольцша получил от Орозова только вечером. Орозов позвонил ему в гостиницу.

— Слушаю. Где? В Париже? Уже три дня? Ну хорошо… — процедил сквозь зубы Ольцша. — Нет, нет… Вы мне сейчас не нужны…

А через два дня, в среду, Лукин возвратился в Берлин. В пятницу же Ольцше доложили, что Чокаевой в Париже нет. В тот же день Лукин был арестован. Ольцша решил сам допросить его. Рано поутру Лукина привели к нему в кабинет.

Бессонная ночь, проведенная в одиночной камере, не прошла для Лукина даром. За несколько часов он как-будто съежился.

Лицо Ольцши было бледно, чувствовалось, что он еле сдерживается.

— Где Чокаева? Мои люди ездили в Париж и не нашли ее дома. Где она?

— Нет, нет… Я не убивал ее…

— Значит, ты не отрицаешь, что был у нее на этих днях?

— Не отрицаю.

— С какой целью?

— По поручению Вали Каюм-хана; я отвозил пакет.

— Что было в пакете?

— Письмо и деньги.

— Сколько денег?

— Не считал… Но не меньше 20 тысяч франков. Президент сказал: «Повезешь Марии двадцать тысяч франков».

— Что было в письме?

— Я не знаю. Письмо было запечатано. Правда, Чокаева вскрывала его в моем присутствии. Прочла и тут же сожгла.

— Что же она ответила Каюму?

— Письменного ответа она не дала, хотя я говорил, что Каюм-хан ждет ответа. Без письма мне опасно было возвращаться. «Ничего, — ответила она. — Вы тут ни при чем. Это моя воля писать или не писать. Устно передайте, что я ему мешать не буду, пусть выкручивается сам…» Она так и сказала: «Игра окончена. Немцы хотят, чтобы я переехала в Берлин. Нет уж, спасибо. Пусть они с Каюмом выкручиваются сами… А в отношении архивов передай, что библиотеку и архивы получат те, кто указан в завещании».

Ольцша долго молчал. Потом вызвал конвойного.

«Похоже на то, что Чокаева оставила нас в дураках», — подумал он и закурил сигару.

В БЕРЛИНЕ

Целый месяц газеты и журналы, издаваемые «Туркестанским комитетом», пережевывали подробности Венского конгресса. Но в конце июля 1944 года другое событие отодвинуло на задний план весь этот разрекламированный маскарад. Из Берлина сбежал заместитель Вали Каюм-хана — Сатар Алмамбетов.

В кабинетах барона фон Менде, гауптштурмфюрера Ольцши, в комитете и в легионе не смолкали телефонные звонки. «Алмамбетов ухитрился получить командировочное удостоверение в Восточном отделе Главного командования». «Арестована группа лиц». «На квартире Алмамбетова проведен обыск».