Президенты RU
Шрифт:
Хаос выгоден бандитам и крикунам. Но, наворовав много, мафиози преображается в бизнесмена (дельца). Он быстро понимает: пора стать приличным. Это и выгодно, и приятно. Он хочет послать ребенка в Гарвард, шурина – в парламент.
Это замечательный процесс. Дети бандитов, вернувшись из Сорбонны и Гарварда, будут очень приличными дельцами, прекрасными гражданами. Они-то и задавят шпану. Они просто-напросто купят порядок.
США создали авантюристы. Сытую, скучную Австралию – каторжники. Главное: не воровать на экспорт. А наши…
Семьи уже переправлены. Деньги переброшены. По ТВ государственный
Но еще более, чем ворам, хаос выгоден сепаратистам. Титул президента всегда приятнее, чем пост губернатора. Сепаратизм – единственный шанс для секретаря райкома стать королем Нижних Мхов и Трех Мостов.
И не только в России. Взгляните на Кравчука. Кто знал о существовании секретаря по идеологии Украинской компартии? Но теперь Украина – независимое государство. И, несмотря на промышленный и финансовый крах, Кравчук – фигура мирового масштаба. Ручкается с президентами и королями, поигрывает атомной бомбой, раз в полгода вводит новые деньги. Такую власть, такой престиж, такую свиту может иметь лишь первое лицо страны. И никогда Кравчук не пойдет на воссоединение с Россией, ибо слишком сладок трон. То же и азиатские президенты. Будучи даже первыми секретарями своих ЦК, разве могли они мечтать о личных «боингах»? Орден Ленина, место в президиуме и тайный гарем – вот был предел мечтаний.
Не надо впадать в панику. У нас не конец света, а нормальный исторический процесс. Вспомните долгий путь сегодняшней Италии: от Римской империи через княжества, через инквизицию, через фашизм.
Кто сказал, что сегодня всё приобрело окончательную форму?
Чтоб мы не обольщались и не отчаивались, жизнь демонстрирует нам два процесса сразу: Африка – делится, Европа – объединяется. Делиться легче – ума не надо (как и для любой ссоры).
В чем же утешение?
А в том, что всё это уже было.
Была феодальная раздробленность.
И не на огромные республики, а на мелкие города. И междоусобицы кровавые были. И брат брату голову сносил.
И смуты были. Хаос и грабеж по смерти Годунова. Междуцарствие, которое даже в энциклопедии именуется как Смутное время.
Кто же вылечил нас от междоусобиц? Татары. Или – как для приличия придумали в советских учебниках – татаро-монгольское нашествие.
Кто вылечил от Смуты? Польская интервенция. Взятие Москвы поляками.
Нас от всех болезней лечил внешний враг. Он же и единство нам обеспечивал.
Последней эту роль играла Америка. Помирились – и всё посыпалось.
Не могу придумать ничего, что сегодня объединило бы Россию – и людей, и регионы (всех людей и все регионы). Ничего, кроме внешнего врага.
Что объединит Лигачева с Яковлевым (и с Егором, и с Александром Николаевичем)? Только одно: Родина в опасности!
Революционный и постреволюционный хаос в России 1905–1910-х годов рухнул под патриотизмом 1914-го. Большевики были в отчаянии, в панике: перед лицом внешнего врага никто не хотел бунтовать. Немцы мгновенно примирили весь русский народ с бездарным царем. Подчеркиваю: весь – все сословия.
А разве одни мы такие?
Англия единодушно поддержала
Война – прилив патриотизма – консолидация нации.
Боюсь, меня запишут в «партию войны». В точности как при Брежневе записывали в пацифисты.
Называть человека, пишущего об угрозе войны, поджигателем войны, – всё равно что физика, говорящего об опасности АЭС, называть диверсантом, планирующим подрыв АЭС. (Именно это говорили о Сахарове: «поджигатель войны».) Почему власти так ненавидят подобных «поджигателей»? Потому что мы лишаем их возможности всё валить потом на внезапное, вероломное и т. п.
Если внезапное – то есть никем не ожидаемое, – тогда понятны поражения и катастрофы. Но если вас русским языком предупреждали: «22 июня, ровно в 4 часа…», тогда кричать о внезапности немножко стыдно и лучше всего убить предупреждавшего. Чтоб не ходил, не вякал: мол, я же говорил…
На прессу шикают: «Тише! Молчите! Одно неосторожное слово в газетах или по ТВ – и кровь!»
Уважаемые читатели (зрители)! Приятно, что вы к штыку приравняли перо. И даже к установке «Град». Но стрелять люди начали раньше, чем писать, – вот какая штука. Газет не было, а люди воевали. Никто не может доказать, что с увеличением числа газет выросло число войн.
Но найти виноватого хочется не в царе, а в поэте. Так удобнее.
Войны не хочу. Но угроза войны нам сейчас поможет. И ничто другое.
И не междоусобная (кавказская), а большая, общая – с внешним врагом.
По русской привычке искать ответа в великой литературе обращаюсь к Пушкину (более великого нет).
Вспомните «Скупого рыцаря». Старый барон на приеме у молодого герцога. Все разделяет их: и возраст, и неприятие стариком нравов, царящих при дворе молодого, – разгул, пиры, турниры… И невозможность (внутренняя) подчиняться тому, кого ребенком качал на коленях.
Хоть и неприлично отказывать властителю, но вассал дипломатично отказывает сюзерену, ссылаясь, конечно, только на возраст:
Старый рыцарь признает лишь одно условие своего возвращения, как теперь сказали бы, к активной общественной жизни:
…Бог даст войну, так яГотов, кряхтя, влезть снова на коня…Обратите внимание, как выражается жадный ростовщик. И не забудьте: сочиняет Пушкин, точный в чувствах и мыслях, как математик в цифрах. Пушкин, которому язык подчинялся, как позже, может быть, лишь Набокову.
Пушкину ничего не стоило вложить в уста старику такую (по смыслу) реплику: Не дай Бог – война, тогда…
«Не дай» – вот как он должен говорить. Ведь он ростовщик. Ему нужна стабильность, а не мятежи и грабежи.
Но он спокойно произносит зловещее «даст Бог».