При блеске дня
Шрифт:
— Утром мы уезжаем, и мы с вами едва ли когда-нибудь встретимся. Поэтому я скажу вам то, что никому прежде не говорила. — В ее тоне не было ни капли тепла, ни намека на чувство: голос звучал спокойно, остро и точно, как скальпель. — Все это осталось в далеком прошлом, но раз уж мы оба предались воспоминаниям, то давайте расставим точки над i. Вы по-прежнему думаете, что я отбила Бена Керри у той несчастной девушки, чтобы развлечься и скоротать время? Ну разумеется. Всю эту неделю я читала упреки в вашем взгляде. Однако вы глубоко заблуждаетесь. — Элеонора умолкла, и я даже испугался, что больше она ничего не скажет. Я вопросительно посмотрел на нее, она помолчала секунду-другую, глядя мне в глаза, а затем без тени смущения или робости опустила голову. — В те годы я легко могла поступить
Я обнаружил, что прошло уже по меньшей мере две минуты, а я все стоял и потрясенно смотрел ей вслед.
Глава одиннадцатая
В гостинице не осталось интересных собеседников, и я вспомнил все, что хотел, поэтому следующие несколько дней я не покладая рук трудился над двумя заключительными сценами фильма. Возможно, мне работалось так хорошо еще и потому, что в свободное время я чувствовал себя пустым и неприкаянным. К тому же дождь зарядил всерьез и надолго: прогулки вдоль обрыва меня не манили. Два дня я совсем не выходил на улицу и писал с утра до поздней ночи, делая перерывы лишь на обед и ужин. Как водится, я много курил, почти не двигался и оттого скверно спал, просыпаясь в поту между тревожными снами. Я стал очень раздражительным и то и дело срывался по телефону на Брента. Впрочем, я сказал ему, что почти закончил сценарий, так что он не обижался. А потом — поздно вечером в понедельник — из «Дорчестера» мне позвонила Элизабет, с которой мы до сих пор не обменялись ни единым словом. У нее был очень довольный голос, и я ворчливо сказал об этом в трубку.
— А у тебя презлющий, — ответила она. — Что случилось? Брент говорит, ты доволен своей работой…
— Доволен. И либо сегодня ночью, либо завтра утром сценарий будет готов.
Она восторженно заохала:
— Когда же ты вернешься в Лондон, Грег?!
— Завтра в полдень сяду в поезд.
Элизабет ответила, что это прекрасно.
— По двум причинам, — продолжала она взволнованным голосом, полным надежд и планов. — Слушай внимательно. В четверг Брент устраивает для меня грандиозную коктейльную вечеринку в «Клэриджес», ты обязательно должен там быть! И второе. Ты мог бы заехать ко мне в среду? Скажем, часов в пять? Это очень важно.
Я ответил, что могу.
— С удовольствием, Лиз. Что у тебя на уме?
Вопрос прозвучал не слишком любезно, однако я услышал в трубке самодовольное покашливание.
— Тогда договорились, в среду приходишь на чай. И не только со мной… там будет человек, которого ты давно хотел увидеть.
— Лиз, ты знаешь, что я терпеть не могу загадки, тем более по телефону. Кто это?
— Увидишь в среду! — радостно воскликнула Элизабет. — До встречи, милый!
Я вновь почувствовал себя покинутым, как всегда бывает со мной после междугороднего звонка от близкого человека. Чтобы стряхнуть хандру, я поспешил вниз, где успел поймать собирающихся музыкантов.
— Здоро'во! — крикнул я.
Старый Зенек, пианист, поднял голову и улыбнулся.
— И вам здравствуйте! — ответила Сьюзен, маленькая бойкая девица. Вторая, Синтия, была высокой и застенчивой сверх всякой меры. — А я думала, вы про нас совсем забыли!
— Ну что вы, — сказал я. — Просто я очень много работал, да еще коллеги понаехали…
— В числе которых блистательная кинодива! — заметила Сьюзен. — Мы вас видели. Конечно, тут и свое имя позабудешь — какая она шикарная! Хотя немного постарела…
— Неправда, — ответил я. — Это вы только вчера вылупились.
— Я что-то такое пытался ей сказать, — вздохнув, вставил Зенек.
— Завтра я возвращаюсь в Лондон, — сказал я.
— Очень жаль. Хотя мы тоже в конце недели уезжаем, в сезон здесь играют танцевальную
— То же мне музыка! — воскликнула Сьюзен.
И тут безмолвная Синтия, похожая на вытянутую лань и смотревшая на меня большими испуганными глазами, вдруг широко улыбнулась, чем несказанно меня удивила.
— Так вот, я хотел вас троих пригласить завтра на обед, — сказал я. — Не здесь, конечно, а в этом местечке… «Ловушка для омаров», кажется? — Я имел в виду небольшой отель на другом конце Тралорны, в котором, по слухам, иногда кормили превосходными обедами.
Зенек отказался: по четвергам он давал уроки в соседнем городишке. Зато девушки с шумным восторгом приняли мое приглашение.
— Когда приезжал отец Синтии, мы великолепно пообедали в «Ловушке»! Но им сперва надо позвонить, сказать, что это очень важно и все такое… Не забудьте, мистер Доусон!
— Не забуду. Позвоню туда с утра пораньше и скажу, что это ужасно важно. Увидимся около часа дня.
Мне стало лучше, я с легким сердцем вернулся к работе и не отрывался от нее до финальных титров. Было полвторого ночи. На гостиницу набросился весенний ураган, и за окнами моей башни завывала ночь. Я сидел за столом, уставившись на последнюю страничку сценария.
Момент получился торжественный. Сценарий фильма «Леди наносит ответный удар» был закончен, и вместе с ним закончилась целая глава моей жизни. Невольно вспомнилось начало этой главы, когда я — в другом веке и в другой жизни, — уехал из Нью-Йорка в Голливуд. Не скажу, что мне было плохо — уж куда лучше, чем многим другим авторам, с которыми Голливуд обошелся как нельзя более жестоко (если верить их биографиям), — но я покончил с ним раз и навсегда. Роковые леди пусть наносят свои ответные удары, Элизабет и прочие кинодивы пусть подыскивают картины себе под стать, а сэмы грумэны и бренты этого мира пусть дальше загоняют публику в царство грез, но уже без моей помощи. Довольно. Никакие деньги, крутящиеся в этой раздутой, точно пончик с джемом, индустрии, не заставят меня вернуться. Если у тебя достаточно опыта и мастерства, ты сможешь заработать на хлеб и без того, чтобы пугать зрителей намеками на истинное положение дел; однако я уже немолод и не получаю удовольствия от легких дуновений цинизма. Я старею в мире, полном трагедий, и если уж мне хочется что-то сказать, я попытаюсь это сделать, пусть зрители потом с криками убегут из кинотеатра. Не желаю больше раздавать больным анестетики; пора заняться лечением, даже если у меня пока не было ни единого настоящего пациента.
Итак, в этот поздний и одинокий час настал черед прощальной сцены.
— Прощай, великолепная, обворожительная, роковая леди, — пробормотал я. — Ты не смогла бы сделать и двух вдохов в нашем душном, больном и потном мире, но ступай покажи миллионам зрителей, как ты наносишь ответный удар и вновь обретаешь счастье. Ради Элизабет, ради Брента, ради всех остальных заклинаю тебя: получи за это не меньше четверти миллиона стерлингов. Удачи и успеха тебе, голубушка. Прощай навсегда.
Спал я недолго, но крепко, а утром проснулся с чувством, какое всегда посещает меня в день отъезда — все вокруг выглядело зловеще идеальным. За окнами по-прежнему выл ветер, и море грозно урчало и пенилось, но в голубом небе ярко светило солнце, на краю обрыва утесник полыхал желтым огнем, а поля и живые изгороди выглядели так, словно их создали сегодня утром. Умывшись и собрав вещи, я решил прогуляться — до обеда было еще полно времени. Оглядываясь по сторонам, я испытывал странное сожаление, которое нельзя было передать словами или даже сколько-нибудь определенными образами. Как будто эта Тралорна, надевшая на проводы свой лучший наряд, предложила мне нечто прекрасное, а я навек покидаю ее, даже не узнав, что потерял.
Сьюзен и Синтия ждали меня у входа в «Ловушку для лобстеров» — чистенькие, нарядные, скромные и очень радостные.
— Вы не забыли позвонить? — громким шепотом спросила меня Сьюзен.
— Нет, — мастерски пародируя ее шепот, ответил я. — Они знают, что это очень важно. Идемте.
Мы сели у небольшого окошка в столовой; еда оказалась в самом деле неплохой, а порции — куда более щедрыми, чем те, что выдавала бригада физиков в «Ройял оушен».
Девушки с аппетитом ели и пили сидр.