При невыясненных обстоятельствах (сборник)
Шрифт:
— Скажите, а Евстифеев так ничего и не успел узнать?
Полковник усмехнулся. Вопрос был лишним. Но в то же время этот вопрос был очень важен для Ровнина.
— Ничего, — сказал Бодров, бесстрастно разглядывая стол. — Ничего если не считать, что он все-таки вышел на преступную группу. — Бодров посмотрел на Ровнина — опять с легкой улыбкой.
— А как он на нее вышел, Сергей Григорьевич?
Ровнин понимал, что и этот его вопрос был лишним. Потому что и дураку ясно: Лешка вышел на налетчиков случайно. Иначе он подумал бы о засаде.
— Не знаю, — сказал Бодров. — Не знаю, Андрей Александрович. Думаю, совпадение.
—
— Южинцы… — Бодров покачал головой. — Евстифеев делал так несколько раз. Несколько раз он переодевался в форму ВОХР, чтобы грабители не догадались, кто он. Включался в группы по перевозке.
«Ладно, — подумал Ровнин. — Если нет фактов, надо переходить к лирике».
— Словесное описание первого налета он составлял?
— Конечно, — сказал Бодров. — Ну, само собой, вместе с отделом.
— Других прохожих не было? Только одна женщина?
Бодров вздохнул:
— Только одна женщина. Улица эта тихая. Фактически непроезжая. И не ходит по ней никто, магазинов нет.
— А с завода?
— С завода в этот час никто не выходил. Смена еще не кончилась, и кроме того — зарплаты ждали.
«Тихая улица, — подумал Ровнин. — Конечно, такая осторожная четверка должна была выбрать именно тихую улицу. И все-таки. Неужели после Лешки так ничего и не осталось? Только фотография, на которой он лежит рядом с упавшим пистолетом?» Ровнин поднял глаза и встретился со взглядом Бодрова. В глазах полковника было участие и желание помочь.
— Неужели Евстифеев даже предположений никаких не высказал?
— Предположений? А что, описания налета и участников преступной группы вам мало? — кажется, Бодров по-своему тоже защищал Лешку.
— Мало.
— Хорошо. У Евстифеева было предположение, что у налетчиков есть свой человек в банке, который и сообщает им о перемещении крупных партий денег.
«Свой человек в банке, — подумал Ровнин. — Ну, для этого не надо быть гением».
— Вам и этого мало? — сказал Бодров.
— Мало. Мне — мало. Понимаете, Сергей Григорьевич! Понимаете: не мог такой человек, как Евстифеев, ничего не раскопать.
В комнате наступила тишина, и, верней всего, потому, что такой разговор не входил в программу.
Бодров поднял брови:
— Вы что — хорошо его знали?
— Да, — сказал Ровнин. — Он…
Ровнин остановился. Не нужно деклараций. Не нужно объяснять Бодрову, кем был для него Лешка. Собственно, что он может ему сказать? Что Евстифеев был для него другом? Но сказать это Бодрову — значило вообще ничего не сказать. Во-первых, Алексей Евстифеев был для него больше чем другом. А во-вторых. Во-вторых, Лешка был Лешкой. Но объяснить это кому-то невозможно. И говорить сейчас об этом — лишнее.
— Ну, как? — спросил Бодров. — Вижу: знали его больше чем просто по службе?
— Да. Я… Я его очень хорошо знал.
Бодров тронул первую папку:
— Вы как — все здесь просмотрели?
— Все. Но третью и четвертую папку я не смотрел.
— Третью и четвертую, — Бодров усмехнулся. — Так вы тогда самого главного не видели, Андрей Александрович. Записей.
— Записей?
— Да, — Бодров раскрыл третью папку. Порывшись, достал небольшой листок. Пробежал наспех и протянул Ровнину.
Ровнин всмотрелся. Листок был нелинованным, маленьким, вырванным из самого простого карманного блокнота. Такие блокноты,
— При нем нашли блокнот. Так вот, там был заполнен только первый лист. И еще четыре — под рисунки. Читайте, читайте.
Ровнин стал просматривать записи, сделанные на листке, и ощутил холодок. В общем-то, ничего особенного здесь не было. Но он знал Лешку и знал, что зря такие вещи Евстифеев писать не будет. Ровнин сразу понял, почему этот листок лежал в дополнительных материалах. Другого места для него и не могло быть. Собственно, разобрать эти закорючки не составляло особого труда. А разобрав даже часть, можно было без труда понять: то, что здесь записано, не может относиться к фактам. Все это может относиться к «выдумкам». К тому, что на служебном жаргоне принято называть идеалистикой. Но Ровнин отлично знал, что Лешка никогда не занимался идеалистикой. Было ясно, что эти записи Лешка делал для себя, а не для постороннего чтения. Фразы даже после расшифровки шли друг за другом без всякой внутренней связи. А то, что все это вообще было здесь написано, доказывало только одно: Лешке было трудно, страшно трудно. И он вынужден был — по этим записям — или сомневаться, или — лезть напропалую.
«Ш» — приз. кор. Если инт. б. — то туп. исп.?
ул. Некр. — тих. Выезды 20/VIII: ул. Гог. (оживл.) — 80 т., 2 ч. ул. Мар. (оч. ож.) — 200 т., 3 чел., ул. Сад. (оживл.) — 110 т., 2 ч.
Ост. — мел.(?)
«М» — ст.? раб.? Обиж. судьб. зл. на всех (??).
«Р» — инт.? Авт., сист. — инт.! ИТР! Если — ИТР, тогда «Ш» р. там же.
«Ш»? (!!)
Сист.? Тогда — св. чел. в г/банке? Родств.? Тогда — св.? (!!)
«Д» — ИТР?
Тонк. сист.
Тетя Поля! Пищ. тех.! Св.?»
Эта последняя запись — «Тетя Поля! Пищ. тех.! Св.?» — была обведена.
— Ну что? — спросил Бодров.
— Расшифровали? — вместо ответа спросил Ровнин.
— Расшифровали.
— Легко?
— А что, вы считаете, здесь нужна особая расшифровка?
— Считаю. — Ровнин подумал. Нет. Все-таки, ничего особенного здесь, кажется, не может быть. Хотя ему, например, не до конца ясно, что означают «инт.» и «св.». — Что значит «инт.» и «св.»?
— «Инт.» — вернее всего, «интеллектуальный», «интеллектуальная». «Св.» может иметь два значения. Первое: «свой человек». Второе: «связь».
Все точно. Так, как и предполагал Ровнин. Потому и легко работать с Бодровым.
— А это? — Ровнин показал. — «Тетя Поля! Пищ. тех.! Св.?»
— Скорее всего, «тетя Поля из пищевого техникума». В Южинске, в техникуме пищевой промышленности, действительно работает дежурной по общежитию Полина Николаевна Ободко.
— Значит, она уже проверялась?