При опознании - задержать
Шрифт:
– Вы не представляете, как мне тоскливо здесь без культурных людей, жаловался Горенко, зажав в кулак седой клинышек бороды.
– Запил бы, так нет компании. И в карты не с кем поиграть. Книг полный шкаф, а читать не тянет. И к чему читать - и так все известно. Одно утешение, когда заедет культурный человек.
– А этот пан, - мотнул Богушевич головой в сторону старого Масальского, - как у вас очутился? Родственник ваш?
– Не родственник, не свойственник, но человек культурный. Больше десяти лет на каторге и в ссылке отгрохал и, хотите верьте, хотите
– Так как же он у вас очутился?
– С письмом от моей сестры Галины приехал, - ответил Горенко, наконец перестав дергать бородку.
– Сестра живет в Чите, замужем за полковником. А Ян Масальский отбывал там последние годы ссылки, и сестра приглашала его, как культурного человека, к себе в дом. Приехал сюда, больше ехать ему некуда. Я узнал, что судья Масальский приходится ему племянником, и послал ему весточку. Теперь старику будет где дожить отпущенные богом года... Вам, пан Богушевич, будет с ним интересно поговорить. Вы ведь тоже культурный человек.
Подошли к двухэтажному белому дому. Две помпезные колонны подпирали треугольник фронтона, на котором рельефно вылепленные задастые амуры целились из луков в пространство. Веранда была застеклена стеклами оранжевого цвета. Там сидела маленькая женщина в черном чепчике и черной шали и читала. Снаружи она казалась черной мушкой внутри янтаря.
– Моя супруга, - показал на веранду Горенко, - читает французские романы и грезит о рыцарской любви.
...Вчетвером они вошли в зал-столовую, где уже был накрыт стол.
– Прошу, господа, садитесь, - гостеприимным широким жестом указал Горенко на кресла.
Богушевич сел рядом с Яном Масальским. На столе - графины, штофы с водкой, настоенной на разных травах и кореньях, наливки, квас. Стол богатый, хватило бы на дюжину гостей. Горенко расстегнул воротник рубахи, потер нетерпеливо руки.
– Ну, панове, - сказал он, - приступим к делу. Никто никого не подгоняет, никто никого не неволит, но будьте добреньки, уважьте хозяина пейте и ешьте. Кто и не может пить, все равно пейте. А то одному мне неудобно и некультурно нализаться, не хочу, голубки, свиньей показаться гостям, если они как стеклышко.
– Пан Тарас, - часто и тяжело дыша, слабым голосом сказал Ян, неудобно без хозяйки пировать. Пригласите ее.
– Обойдется, - сморщился Горенко.
– Женщинам в мужской компании делать нечего. Была бы это чужая жена, пригласил бы... Прошу, панове, наливайте себе, кому что по вкусу. Ну, а ты, голубок, чего сидишь?
– обернулся он к Богушевичу.
– Выпей, чтобы все жилки прочистились.
– Он держал в руке полную рюмку и неосторожно обмакнул в нее кончик бороды.
– Еще сам не выпил, а бороду напоил, - засмеялся он.
– Ваше здоровье!
Старый Масальский не стал ждать, пока все выпьют, принялся за еду. К напиткам не притронулся. Молодой Масальский поднял рюмку и любовался
Ели, пили, разговаривали. Ян Масальский, как заметил Богушевич, ел очень бережливо, аккуратно. Когда откусывал хлеб, подставлял под ломтик ладонь и осыпавшиеся крошки кидал в рот. Низко наклонялся над тарелкой, чтобы не капнуть мимо. Привычка, приобретенная во время голодной жизни на каторге. Шея у него длинная, худая, острый кадык торчит.
Подвыпивший уже Масальский-судья сказал:
– Дядя Ян, а пан следователь вам земляк и по вере католик. Из ваших, из поляков.
Тот глянул не на Богушевича, а на племянника.
– "Из ваших", - сердито передразнил он.
– А ты сам уже не из наших?
– Ну, дядечка, - не смутился Масальский, - вы же знаете мою родословную по матери.
– Кирилл Андреевич, - нарочито громко обратился к нему Богушевич, передайте, пожалуйста, вон тот графинчик.
Теперь уже Ян перевел глаза на Богушевича.
– Почему это он Кирилл Андреевич?
– спросил он.
Богушевич не ответил, уставившись в тарелку, молча ел.
– Казимир, - обратился дядя к племяннику, - твой отец Адам назвал тебя Казимиром, почему же ты Кирилл Андреевич? Ты что - от отца отрекся?
– Панове, голубки мои, - воскликнул Горенко, приходя на выручку растерявшемуся Масальскому-младшему.
– После все выясните. А теперь давайте звякнем чарками и споем нашу старую запорожскую. Он встал, еще шире распахнул ворот рубахи и запел оглушительным басом:
Не хилися, явороньку,
Ще ты зелененьки.
Не журися, казаченьку,
Ще ты молоденьки.
Масальский-младший тоже встал и, подняв рюмку, подхватил песню жидким тенорком.
Гей, гей, козаченьку,
Ще ты молоденьки.
Однако пел он и махал руками скованно, словно на нем был не новый триковый костюм, а тесная, неудобная кольчуга.
– Дорогой дядечка, - сказал он, окончив петь, потому что тот все еще ждал ответа.
– Я все тебе потом объясню.
Горенко с Масальским-младшим запели другую песню, а Богушевич с Яном разговорились.
– Так вы из наших мест?
– спросил старик.
– Из Гродненской губернии, а родился под Вильной.
– А я - под Белостоком. Простите, пан, как ваше имя?
Богушевич назвал себя, рассказал, в ответ на расспросы старика, о своих родителях, о Вильне, гимназии, теперешней службе.
– А я уже не увижу свой край, - вздохнул Ян, и острый кадык его дернулся, глаза погасли.
– Почему, уважаемый пан? Это же ближе, чем до Сибири. Возьмете и съездите.
– Куда? К кому?
– опустил Масальский голову и прикрыл рукой глаза.
– У меня там никого и ничего не осталось. Усадьба конфискована. Единственный родственник вот он, Казимир, Казик, - не поднимая головы, показал Ян на племянника.
– Друзья - одни на виселице окончили жизнь, другие отреклись.
– Помолчал, потом поднял голову, пристально посмотрел на Богушевича, спросил: - А где вы были в те годы?