При опознании - задержать
Шрифт:
...В Конотоп Богушевич вернулся в четверг вечером, а в пятницу с самого утра был в участке. Там, к своему удивлению, он застал Потапенко и делопроизводителя Давидченко. Потапенко, сидя за столом, что-то писал. Поздоровались. Потапенко сказал, что пишет матери, и попросил Богушевича захватить письмо с собой.
– Знаешь, о чем пишу?
– спросил он, часто моргая припухшими веками. Что не буду жениться на Леке. И ты, братец, помоги, уговори маман. Скажи, что есть Гапочка, что она богаче Леки и не такая нудная.
– Вот сам про это и напиши, - с улыбкой сказал Богушевич.
– От такой пышки
– Не хочет жениться с таким приданым - целое имение.
– У нас, Леонардо да Винчи, нет больше дураков, все переженились, откликнулся Потапенко, не поднимая головы от стола. Дописал письмо, сунул сложенный вчетверо лист в конверт и отдал Богушевичу.
– Вместе с письмом передай привет маман и всем в доме. А ты, великий мыслитель Давинчи, подошел он к делопроизводителю, - можешь сам к Леке посвататься, разрешаю... С Лекой вытерпишь ночь, ну, двое суток... Не скаль зубы, я не в том смысле, в каком ты подумал. Только ночью ее и вытерпишь - пока спит, не мелет языком, не болтает глупостей.
– Животик у Потапенко кругленький, от чего пиджак кажется спереди короче. Ни бровей, ни ресниц - вернее, они у него есть, но такие светлые и редкие, что почти и не видны. Повернулся круто на каблуках к Богушевичу, сказал: - Вот, Давинчи говорит, именье дают. Да какое это именье?! У некоторых куркулей хозяйство побогаче, чем это Гарбузенково именье! И что я буду делать с ним, если получу? Хозяйничать я не умею, да и неохота. Какой из меня хозяин?
– Это я знаю, - засмеялся Богушевич, - лентяй ты отменный. Так и не встретился еще с Иваненко?
– Сегодня все будет сделано, ей-богу.
На двор въехала бричка, в которой Богушевич должен был отправиться в Корольцы. Извозчик снял брыль, пожелал доброго утра. Богушевич начал собираться, засунул в портфель разные бланки, чистую бумагу, лупу, циркуль - все, что потребуется на месте преступления.
В это время в комнату вошел товарищ прокурора Кабанов, поздоровался с каждым за руку и присел тяжелым задом на угол стола. Шея пунцовая, на воротник вицмундира нависает жирная складка.
– Сейчас поедем, - крикнул Богушевич извозчику, давая этим понять, что торопится и на долгие разговоры времени у него нет. Кабанову сказал, что едет в Корольцы.
– Спешить надо, пожар - дело серьезное, - заметил Кабанов.
– Серьезное, Иван Федосович, - повторил Давидченко, - это же пожар, и угодливо согнулся, словно кланяясь.
Богушевич запер шкаф, ящики стола, закрыл окна на задвижки и направился к дверям.
– Одну минутку, Франц Казимирович, - задержал его Кабанов, - я не понял, почему вы выпустили вора?
– Я обо всем написал в постановлении, вы потом прочтете. А отпустил я хлопца потому, что не было оснований держать его под арестом.
– Как не было оснований? Вора поймали на месте преступления, награбленное отобрали... Кража со всеми квалификационными признаками - со взломом.
– Верно, только Тыцюнник к этой краже отношения не имеет, не он ломал замок и не он лазил в лавку.
– И Богушевич пересказал показания Тыцюнника.
Кабанов на миг растерялся.
– Не Тыцюнник? Кто же тогда?
– Не знаю. Надо искать. А вы лучше
– Богушевич достал из ящика бумаги, протянул Кабанову.
– А факт задержания на месте преступления еще не доказательство, что задержанный его совершил. Вы же знаете, что еще в римском праве утверждалось: если ты видишь человека, в руке у которого нож, воткнутый в грудь убитого, не говори, что это убийца; может быть, он подошел, чтобы вынуть нож из груди.
Кабанов прочитал постановление и протокол допроса Тыцюнника, помолчавши, сказал:
– Иваненко обижается, что власти не защищают его интересы.
– Обижается?
– Богушевич кинул взгляд на Потапенко, ответил: - А Алексей Сидорович говорит, что больше не обижается.
Потапенко все понял. До этого он молча, без всякого интереса слушал разговор Кабанова и Богушевича, теперь же шагнул к товарищу прокурора - тот так и сидел на углу стола - стал близко, чуть не живот к животу, Кабанов даже немного отодвинулся.
– Никакой жалобы от Платона Гавриловича не будет, - решительно произнес он.
– Просил, чтобы дело прекратили, некогда ему ходить по допросам и судам, - не моргнув глазом, присочинил Потапенко.
– А заявление от него на этот предмет есть? Где оно?
– протянул руку к Потапенко Кабанов и этим жестом как бы отодвинул его от себя на пристойную дистанцию.
– Будет. Возьму сегодня у Платона Гавриловича. И, кстати, для меня он не просто потерпевший, а мой будущий... тесть. Мой, так сказать, папа.
Несколько мгновений Кабанов растерянно вглядывался в лицо Потапенко, хотел понять, правду ли он говорит, глянул и на Богушевича, но тот с непроницаемым, даже хмурым видом поглаживал усы и, казалось, не слышал, о чем идет речь. Только Давидченко хмыкнул и прикрыл рот рукой.
– Ну что ж, - наконец сказал Кабанов, однако лицо его по-прежнему выражало растерянность.
– Поздравляю с таким родством, - попытался он выдавить на физиономии что-то вроде улыбки.
Для товарища прокурора новость эта была немаловажной. Многие в городе знали, что Кабанов хотел породниться с Иваненко - женить сына на его дочери. Дело в том, что незадолго до того товарищ прокурора влез в долги, на взятые в разных местах взаймы деньги купил акции какой-то промышленно-торговой компании, а компания прогорела. И Кабанов решил поправить свои финансовые дела, породнившись с купцом. Он встревожился, услышав от Потапенко, что и тот набивается в зятья к Иваненко, увидел в нем соперника.
– А какую дочку вы выбрали своей, так сказать, вечной спутницей?
– Гапочку, Иван Федосович, самую красивую.
– Ну и хорошо, - Кабанов слез со стола, повеселевший, довольный, подошел, топая толстыми ногами, к Потапенко, пожал ему руку.
– Поздравляю, поздравляю.
– Он радовался, так как сватал за сына среднюю дочь купца.
– Вот вы и родичами стали, - засмеялся Давидченко.
– Поздравляю вас обоих. Кстати, Иван Федосович, я вспомнил анекдотик. Значит, так. Пришла к прокурору старуха с жалобой на соседку - та ей дулю показала. А прокурор и говорит, что за дулю не судят. "Не судят?
– удивилась старуха.
– Так на же тебе, пан, дулю и тебе, панок писарь, дулю". И сам захохотал, пополам сложился от хохота.