При опознании — задержать
Шрифт:
Загрохотал гром, ударил коротким оглушительным залпом, казалось, от этого удара сейчас расколются земля и небо. Над рекой ослепительно сверкнула молния, и сразу, словно эхо первых раскатов, загремело в других местах — близко и далеко. Река побелела от фонтанчиков и брызг, вспенилась, пену гнало течением, как раскрошенный лёд. Небо почернело, стало сумрачно, точно сверху опустился синеватый дымок и вместе с дождём затопил, заполонил все пространство. На противоположном берегу кусты и деревья слились в одну неподвижную темно-синюю массу.
— Сергей, — сказала
— Ну что вы, — растерялся Силаев. — Опасно. Гроза.
— И хорошо, что опасно, я люблю опасность и всегда купаюсь в грозу. Купаться! — крикнула она. — Да здравствует опасность!
На ней были красная юбка и красная блузка. Нонна стала раздеваться там же, под лодкой, и Силаеву не сказала, чтобы отвернулся, и сама не повернулась к нему спиной. Снятую блузку скомкала, бросила в конец кормы. Под блузкой — ничего, лишь белокожее тело с заметной россыпью веснушек на плечах. Вылезла из-под лодки на дождь, сдёрнула через ноги юбку, швырнула её туда же, куда и блузку, и бегом к реке. С разбегу кинулась в воду, оттуда крикнула:
— Сергей, вы же отчаянный, давайте сюда! — Забила ногами, нырнула, вынырнула. — Ах, как хорошо. Да вылезайте же. Не бойтесь, утонуть не дам.
Крик её был, как приказ, и он послушался. Чувствуя, что поступает неразумно, разделся, как она, нагишом — не станешь же в исподнем купаться — и поскорей бросился в воду.
Вода была тёплая, ласковая. Сразу глубина по шею. Быстрое течение относило от берега, крутило и тут же прибивало обратно. Силаев немного поплавал, устал, давала себя знать почти трехмесячная отсидка. Нонна же плавала и на боку, и на спине, раз за разом ныряла.
А на реку обрушился ливень — не ливень, а настоящий потоп. Струи били по голове, по телу, взвихривали и баламутили воду, взбивали пеной, казалось — Клязьма кипит. Кипело и в небе, откуда срывались потоки ливня, и они двое трепыхались в этом водяном хаосе, как две щепки, две оглушённые ударом рыбины. Гроза окружала реку широкой подковой; молнии то ослепительно вспыхивали, и глаза сами собой жмурились от света, то гасли, и тогда вокруг темнело, наступал мрак, ещё более страшный, чем молнии. Гром гремел почти без передышки, от его ударов содрогалось пространство, грохот и треск перекатывались с одного края неба на другой. Молнии, казалось, целили прямо в них, так безрассудно и дерзко бросающих вызов стихиям. Конец одной стрелы-молнии, как раскалённый докрасна прут, вонзился в землю рядом с лодкой.
— А-а-а, — в упоении, как безумная, закричала Нонна и потрясла поднятыми вверх кулаками. — Ещё греми! Ещё лей! А-а-а!..
А на Силаева напал страх. Знал ещё с детства, что купаться в грозу очень рискованно — молнии бьют по воде чаще, чем по земле. И он крикнул Нонне, чтобы вылезала, не то её убьёт.
— А пусть, — крикнула она. — Перун, Перун, убей нас! Убей!
Перун точно услышал её крик, загремел ещё чаще над самой головой, захлестал по реке молниями, как огненными кнутами, хотел покарать
Нонна не переставала кричать, вздымать руки к небу, вошла в такой раж, что Силаеву казалось — она, и правда, хочет, чтобы её убило.
— Сергей, — снова назвала она его по имени, — покричим вместе: Перун, Перун, греми сильней, бей сильней!
И неожиданно Силаеву передался её азарт, её отчаянное, безумное желание, чтобы сильней гремел гром, чаще били молнии. Он пришёл в то счастливое состояние, когда не только не боишься — радуешься опасности, играешь с ней в жмурки — жизнь или смерть! Он, как и Нонна, стал выскакивать из воды навстречу молниям, грому, протягивать к небу руки. «Боже, как хорошо, как замечательно в этой вольной стихии, в быстротечной Клязьме, — думал он. — Я на свободе!»
— Да здравствует свобода! — закричал он, чувствуя себя в этой стихии, как в битве, в той самой, что он избрал для себя на всю жизнь. Тёплая, клокочущая вода, раскаты грома, как пушечная канонада, вспышки молний, и он, здоровый, молодой, не ведающий ни страха, ни колебаний… Вот в такие минуты и бросаются солдаты навстречу смертельной опасности, не жалея себя и своей жизни…
Молнии вдруг стали реже. Перун отъехал на своей колеснице, и перекаты его доносились чуть слышно, похожие на рычание большого, но не злого зверя. Дождь стих, стал мельче, синеватые нити его потончали.
Первой вылезла из воды Нонна. К лодке шла не торопясь, смело, словно и не было никого рядом. Силаев поплавал в реке ещё немного, пока она одевалась, потом пригнулся и, прикрываясь руками, побежал к лодке, вытащил из-под неё докторский халат, накинул на себя, а уж потом стал одеваться. Одетые сели рядом под лодкой — дождь ещё сыпал, — грелись друг о друга.
— Мы — безумные, — сказал Силаев. — Глупый риск купаться в грозу. Зачем?
— А я всегда купаюсь в грозу. И не боюсь, — похвасталась Нонна. — Вы же не боитесь кидать бомбы.
— Хм… Бомбы. А я их не кидаю.
— А за что тогда в тюрьме сидели?
— За бомбы, — сказал он и засмеялся, глядя ей в лицо. — А вы кто?
— Нонна.
— Ну, где учитесь, служите?
— Нигде. В этом году окончила гимназию. Выйду замуж за какого-нибудь губернского секретаря, пристава или провизора. Нарожаю детей… Послушайте, Сергей, возьмите меня в свою организацию. Я ничего не боюсь. Я хоть сегодня пошла бы на баррикады. Только во Владимире нет баррикад, — вздохнула она с сожалением.
— Замуж — и баррикады? — мотнул головой Силаев. Нонна не переставала удивлять его своей эксцентричностью — то отчаянно легкомысленная, то слишком серьёзная. Попробуй, пойми, какая она. Вот же приветила его, незнакомого мужчину, беглого арестанта, сидит с ним под лодкой на пустынном вечернем берегу. Не боится. Даже раздевалась вон… Что это — игра в романтику или просто недомыслие? В одном был уверен Силаев — в том, что Нонна сделает все, чтобы ему помочь. Об этом и спросил:
— Нонна, вы поможете мне выбраться из города?