При опознании — задержать
Шрифт:
— Серёжа! — схватила Нонна Соколовского за плечо. — Они за тобой, боже… — Голос её оборвался всхлипом, она покачнулась, как бы теряя сознание.
— За мной, — прошептал Соколовский, и лицо его залила бледность.
Бываленко, шедший первым, не сводил глаз с Соколовского и Нонны, торжественно нарядных, одетых к венцу. Однако на лице его — не удивление, что застал их в таком убранстве и при таких обстоятельствах, а профессиональная насторожённость и бдительность. И ещё радость: вовремя пришли, не упустили, застали. Он чуть замедлил шаг, давая
— Тю! — удивлённо и радостно развёл руками Потапенко. — Венчаться собрались? Чего ж молчали? Ай-яй-яй, Сергей Миронович, тишком хотел! Не выйдет, принимай и нас… — И осёкся, заметив окаменелые лица жениха и невесты. — Что с вами?
— Вы — господин Соколовский? — спросил Бываленко тихо, с показным безразличием, которое ему, однако, не давалось. — Эконом в имении вдовы Глинской-Потапенко?
Тот не ответил, только ещё крепче сжал побелевшие губы.
— Прошу вас персонально, господин Соколовский, пойти с нами для выяснения некоторых обстоятельств.
— Я иду венчаться, — сказал наконец Соколовский принуждённо. — После венчанья.
— Нет, — на этот раз решительнее потребовал Бываленко. — Сперва зайдём к нам.
Снова нависла напряжённая тишина, гнетущая, наэлектризованная, как перед убийством или каким-нибудь другим бедствием.
Вскрикнул Потапенко:
— Скажите, что тут происходит? Дмитрий Павлович, зачем вам Сергей Миронович? — обратился он к Бываленко. — Вы же его знаете. А вы, — повернулся он к Бранту, — говорили, что Соколовский ваш друг, просили проводить вас к нему. Ничего не понимаю.
Он действительно ничего не понимал и ни о чем не догадывался.
— В церковь — потом, — сказал Бываленко.
— Потом в церковь, — эхом откликнулся вахмистр и хлопнул себя по голенищу ножнами сабли. Бронзовая медаль блеснула на солнце. — Надо идти, коль приказано.
— Мы идём венчаться, — упрямо повторил Соколовский, взял под руку Нонну и сошёл на две ступеньки вниз.
— Не велено, — загородил им дорогу вахмистр. — Начальство же вам говорит.
— Господин Соколовский, стойте, — приказал Бываленко. — Ваше неподчинение будет считаться сопротивлением властям, мы будем вынуждены применить силу.
— Пусть обвенчаются, — не выдержал Богушевич, — потом все выясните.
— А вам, господин следователь, — отозвался Брант, — думаю, находиться тут… нежелательно.
Богушевич молча сошёл с крыльца, поставил портфель на лавку, поправил его, причём делал это нарочно медленно, тянул время, чтобы успокоиться и придумать, что сказать. Потом стал перед Брантом, загородив собой Соколовского и Нонну.
— Господин Брант, — сказал он. — Перед тем, как предлагать мне покинуть этот двор, надо было спросить, что я тут делаю. А я нахожусь здесь при исполнении служебных обязанностей, и господин Соколовский нужен
— Допросите после, наше дело к нему важнее, — ответил Брант.
Богушевич продолжал спорить, не веря, однако, что жандармы ему уступят. Он не видел никакого выхода для Соколовского, никакой возможности ему помочь. Жандармы его теперь из рук не выпустят и в церковь, понятно, пойти не дадут.
Все стояли неподвижно, только Потапенко все ещё растерянно разводил руками.
— Да кончайте вы, — сказал он Бываленко, — честное слово. Какая разница, кто из вас первый его допросит? Франц Казимирович, пусть они первые своё выясняют… В церковь же собрались.
И тогда Нонна крепче прижалась к Сергею и, потянув его за собой, ступенька за ступенькой стала сходить с крыльца. А когда вахмистр, выпятив грудь, стал перед ней, она тихо, но решительно, с ненавистью сказала:
— Прочь с дороги!
И вахмистр, привыкший подчиняться, машинально, как по команде в строю, отступил в сторону, пристукнув каблуками.
Они пошли по двору, как и следует идти жениху и невесте, высоко подняв головы, освещённые утренним солнцем, красивые, чистые, и, казалось, их теперь никто не остановит, да и грешно останавливать такую счастливую пару. И Потапенко с Богушевичем как шаферы пошли следом за ними. До раскрытых ворот оставалось шагов пять.
— Стой! — с угрозой крикнул Брант. Он и Бываленко обежали их и стали у ворот. Бываленко расстегнул кобуру револьвера, Брант по-прежнему держал руку в кармане. — Господин Силаев, стойте, — уже тихо, язвительно приказал Брант, — и успокойтесь. Прошу без эксцессов. Вас и правда трудно узнать. А я узнал. Мы ж знакомы по Владимиру.
Силаев, стоявший с Нонной у самых ворот — дальше его не пускал Бываленко, — повернулся к Бранту. Глаза прищурились, губы скривились.
— Вас, жандармов, много там было. Не узнаю.
— А я узнал. Я — коллега Слукина. Помните такого? — С этими словами Брант левой рукой взялся за верею ворот, перегородив, как шлагбаумом, выход на улицу; правую он так и не вынул из кармана. — Узнал, хотя вы сильно изменились, Силаев.
— Хоть убей, ничего не понимаю, — снова развёл руками Потапенко. — Кто Силаев? Какой Силаев?
Нонна отпустила Сергея, отступила чуть в сторону, повернулась спиной к Бранту и неожиданно обеими руками изо всех сил толкнула Силаева в ворота, крикнула:
— Серёжа, беги!
Силаев ребром ладони ударил Бранта по руке, сбил её с вереи, рванулся на улицу. За ним кинулась и Нонна. Силаев бежал вдоль плетня под навесом вишенника, следом — Нонна. Сзади с револьвером в руке тяжело топал Бываленко, кричал, что будет стрелять, и выстрелил в воздух. Брант выбежал со двора последним, так как сразу за Бываленко кинулся в ворота Богушевич, задержался там нарочно, зацепился портфелем за двери. А за Богушевичем одновременно сунулись в узкий проем Потапенко и Брант, столкнулись там.