При свете луны

Кунц Дин

Дилан решил, что в ее взгляде сочувствие преобладало над жалостью, когда она спросила:

– Тебе нечасто удается вырываться на свидание, не так ли?

В ответ он лишь пожал плечами.

– Я хочу еще пива, – объявила Джилли, когда официантка принесла обед Дилана.

– Я за рулем, – отказался он от второй бутылки.

– Да, но с учетом того, как ты сегодня вел машину, вторая бутылка пива только пойдет на пользу.

Возможно, он признал ее правоту, возможно – и нет, но решил, что нет нужды себя ограничивать.

– Две бутылки

пива, – сказал он официантке.

Когда Дилан принялся есть курицу и блины, не обращая никакого внимания на форму кусков, которые отправлял в рот, Джилли нарушила повисшую над столиком тишину.

– Итак, мы проедем на север пару сотен миль, найдем убежище и подумаем. Только о чем мы будем думать, помимо того, что мы в полной заднице?

– Ну почему ты такая пессимистка!

– Я – не пессимистка! – сразу ощетинилась Джилли.

– Но оптимизма у тебя определенно меньше, чем у Далай-ламы.

– К твоему сведению, я когда-то была ничтожеством, никчемной, никому не нужной девчонкой. Застенчивой, всего боящейся, неприметной, прямо-таки невидимой. Иногда думала, что солнечный свет проходит сквозь меня. Могла бы давать уроки скромности мышке.

– Наверняка это было давно.

– И можно было без опаски ставить миллион долларов на то, что я не поднимусь на сцену, более того, даже не буду петь в церковном хоре. Но во мне жила мечта, жила надежда, что я стану артисткой, и, слава богу, я вытаскивала себя из трясины неизвестности, пока моя мечта не стала явью.

Вылив в стакан остатки пива, она посмотрела на Дилана поверх перевернутой бутылки.

– Спорить тут не о чем – у тебя высокая самооценка. Пессимизм твой обращен не к себе самой, а к остальному миру.

На мгновение создалось ощущение, что Джилли сейчас бросит в него пустую бутылку, но она перевернула бутылку, поставила на стол, отодвинула ее и удивила Дилана.

– Ты прав. Мы живем в жестоком мире. И большинство людей в нем тоже жестоки. Если ты зовешь это пессимизмом или негативным мышлением, то я – реализмом.

– Многие люди жестоки, но не большинство. Большинство просто испуганы, одиноки или чувствуют себя потерянными. Они не знают, зачем они здесь, для какой цели, по какой причине, так что внутри у них все умирает.

– Полагаю, ты знаешь, зачем ты здесь и по какой причине.

– Ты приписываешь мне грех самодовольства.

– Не собиралась. Мне любопытно, вот и все.

– Каждый должен решить это сам, – ответил он, не кривя при этом душой. – И тебе по силам найти ответ на этот вопрос, если только ты этого хочешь.

– А вот теперь в твоем голосе звучит самодовольство. – Похоже, она все-таки могла стукнуть его бутылкой.

Шеп взял один из трех столбиков масла и бросил в рот.

Когда Джилли скорчила гримаску, Дилан объяснил:

– Шеп любит хлеб и масло, но не одновременно. Тебе бы не захотелось смотреть, как он ест сандвич с майонезом и колбасой.

– Мы обречены.

Дилан вздохнул, покачал головой, промолчал. Джилли продолжала:

– Спустись

на землю, а? Если они начнут в нас стрелять, какие правила установит Шеп насчет того, как нам уклоняться от пуль? Всегда направо, никогда налево? Всегда поворачиваться боком, но никогда не нагибаться, за исключением тех дней, в названии которых есть буква «у»? Как быстро он сможет бежать, не отрываясь от книги, и что случится, если ты попытаешься отнять у него эту книгу?

– Такого не будет, – ответил Дилан, понимая, что в принципе она права.

Джилли наклонилась к нему, понизила голос:

– Это почему? Послушай, ты должен признать, даже если бы мы попали в эту передрягу вдвоем, то оказались бы на смазанном жиром склоне в стеклянных туфлях. А тут нам на шеи подвесили жующий масло жернов весом в сто шестьдесят фунтов. А каковы после этого наши шансы?

– Он – не жернов, – упорствовал Дилан.

Джилли повернулась к Шепу:

– Сладенький, я говорю это не для того, чтобы тебя обидеть, но, если мы хотим выбраться из этого дерьма, нам троим нужно смотреть фактам в лицо, говорить правду. Если мы будем лгать самим себе, то умрем. Может, ты не в силах ничего поделать с тем, что ты – жернов, может, в силах. Так вот, если в силах, ты должен нам помогать.

– Мы всегда были отличной командой, я и Шеп, – вставил Дилан.

– Командой? Та еще у вас команда. Если будете участвовать в соревновании по бегу в мешках, так мешок обязательно окажется у кого-то на голове.

– Он – не обуза…

– Не смей так говорить, – оборвала его Джилли. – Не смей так говорить, О’Коннер, ты, опьяненный надеждой лунатик, свихнувшийся от мощи позитивного мышления.

– Он – не обуза, он – мой…

– …брат, который идиот-умник, – закончила за него Джилли.

Дилан объяснил. Терпеливо, спокойно:

– Нет. Идиот-умник – умственно отсталый человек, с низким ай-кью и одновременно талант в какой-то узкой, специфической области, скажем, может решать в уме сложнейшие математические задачи или играть на любом музыкальном инструменте. У Шепа высокий ай-кью, и он многое умеет. Просто он… аутист.

– Мы обречены, – повторила она.

Шеп с энтузиазмом прожевал еще один столбик масла, все это время глядя на свою тарелку с расстояния в десять дюймов, словно он, как и Дилан, открыл для себя цель в жизни, пусть в его случае целью этой был кусок мяса.

Глава 19

Всякий раз, когда открывалась дверь и в ресторан кто-то входил, Дилан напрягался. Люди на «Субербанах», конечно, не могли так быстро выследить их, и все-таки…

Официантка принесла еще две бутылки пива, и Джилли, вкусив прохлады «Сьерра Невады», вновь завела разговор о ближайшем будущем.

– Итак, мы спрячемся где-нибудь неподалеку от «Окаменелого леса» и… Как ты сказал? Ты сказал, подумаем?

– Подумаем, – подтвердил Дилан.

– О чем мы будем думать, помимо того, как остаться в живых?