При свете луны
Шрифт:
Шеп реагировал на вечер и ночь хаоса и вопиющие отклонения от заведенного порядка с удивительным хладнокровием, но Дилану не хотелось перегибать палку и лишать его одежды, в которой он привык спать. Одна лишняя соломинка, и стоическое молчание Шепа могло перейти в словесный потоп, который мог продолжаться много часов, гарантируя, что никому из них заснуть не удастся.
А кроме того, спальный гардероб Шепа не слишком отличался от уличного. Днем он носил белую футболку с изображением Злого Койота и синие джинсы, на ночь надевал чистую футболку с тем же Койотом и черные пижамные штаны.
Семь лет тому
Причина его любви к этому персонажу так и осталась невыясненной. Если у Шепа возникало желание смотреть мультфильмы, он часами смотрел видеокассеты с Бегающей Кукушкой. Иногда покатывался от смеха. Иногда сидел очень серьезный, словно перед ним самый тоскливый из шведских фильмов, случалось, что при просмотре на его лице появлялась печаль, а по щекам начинали катиться слезы.
Шеперд О’Коннер являл собой загадку, окутанную тайной, но у Дилана не было уверенности, что тайну эту можно раскрыть, а загадку – разгадать. Великие каменные головы острова Пасхи, загадочные, как и всё на Земле, непонятно зачем смотрели в океан, но внутри были такими же каменными, как снаружи.
Дважды почистив зубы и дважды сполоснув рот, дважды помыв руки, прежде чем воспользоваться туалетом, и дважды после, Шеп вернулся в комнату. Сел на край кровати, снял шлепанцы.
– Ты все еще в носках, – заметил Дилан.
Шеперд всегда спал босиком. Но когда Дилан присел, чтобы снять носки, его младший брат забросил ноги на кровать и укрылся простыней до подбородка.
Шепа очень редко заставляли отклоняться от заведенного порядка, поскольку подобное всегда вызывало его крайнее недовольство; сам он никогда эти отклонения не инициировал.
Поэтому Дилан разом обеспокоился:
– Ты в порядке, малыш?
Шеперд закрыл глаза. Не пожелал открыть дискуссию на предмет носков.
Может, у него замерзли ноги. Встроенный в окно кондиционер не обеспечивал равномерного охлаждения комнаты, но посылал струи холодного воздуха параллельно полу.
Может, он тревожился из-за микробов. На ковре, на простынях, но только микробов, которые поражали ноги.
Может, если вырыть котлован вокруг одной из каменных голов на острове Пасхи, удастся обнаружить и ту часть гигантской статуи, что врыта в землю, и когда исследователи доберутся до ее ног, то увидят на стопах каменные носки, объяснить наличие которых будет не менее сложно, чем понять, почему Шеп вдруг решил спать в носках.
Дилан слишком вымотался, да и голова болела ужасно, чтобы думать о том, что сейчас проделывает с его мозгом психотропная субстанция, не говоря уж о носках Шепа. В ванную он пошел последним, поморщился, увидев осунувшееся от усталости лицо, глянувшее на него из зеркала.
Джилли лежала на кровати, глядя в потолок.
Шеп лежал на кровати, глядя на оборотную сторону своих век.
Гудение и треск кондиционера поначалу раздражали, но потом слились в успокаивающий белый шум, который через три-четыре часа заглушат хлопанье дверей и голоса тех из постояльцев мотеля, кто поднимался на заре.
Кондиционер
Какое-то время Джилли пыталась нагнать на себя страху, думая об их уязвимости, но на самом-то деле чувствовала себя в безопасности. Во всяком случае, физической.
А поскольку в данный момент ей ничего не угрожало, непосредственной опасности не было, вот ничто и не отвлекало ее от мыслей о будущем, а мысли эти не сулили ничего хорошего. Дилан верил, что у них есть шанс установить личность маньяка и выяснить, какую им вкололи субстанцию, но она его уверенности не разделяла.
Впервые за долгие годы Джилли не контролировала свою жизнь. А обойтись без такого контроля она не могла. Потому что становилась такой же, какой была в детстве: слабой, беспомощной, отданной во власть безжалостных сил. Она терпеть не могла чувствовать себя уязвимой. Согласиться на роль жертвы, искать в жертвенности убежище она полагала смертным грехом, а вот теперь, похоже, именно такую роль и уготовила ей судьба, не оставив выбора.
Какой-то неведомый психотропный эликсир хозяйничал в ее мозгу, воздействовал на ее мозг, и она приходила в ужас, когда решалась об этом задуматься. Она никогда не пробовала наркотики, никогда не напивалась, потому что ценила свой мозг и не хотела терять зазря мозговые клетки. Долгие годы у нее не было ничего, кроме ее ума, остроумия, богатого воображения. Мозг Джилли был мощным оружием в борьбе с окружающим миром, убежищем от жестокости, от превратностей судьбы. Если со временем у нее бы и вырос огромный зад, проклятие всех женщин по материнской линии, если она не могла бы пролезать в кабину легковушки и ей пришлось бы ездить в кузове грузовика, ум все равно остался бы при ней и она продолжала бы наслаждаться богатствами внутренней жизни. Но теперь в ее мозг заполз червь, не настоящий, разумеется, но червь изменений, и она не знала, что останется от прежней Джилли и кем она станет после того, как этот червь закончит переделывать ее.
И хотя раньше она приободрилась, когда ей и Дилану удалось справиться с Кенни и Бекки, она более не могла вернуть себе то ощущение всесилия, которое какое-то время поддерживало ее. Тревожась о жестокости, с которой, судя по ее видениям, им предстояло столкнуться в будущем, она не могла убедить себя, что сверхъестественный дар вновь поможет ей спасти кого-то… или, со временем, позволит обрести больший, чем прежде, контроль над собственной судьбой.
Негативная Джексон. Она особо не верила в других людей, но вот вера в себя давно уже оставалась неизменно прочной. В этом Дилан был прав. Да только теперь вера эта начала ее покидать.
– Здесь, там, – прошептал на соседней кровати Шеперд.
– Ты о чем, сладенький?
– Здесь. Там.
Джилли приподнялась на локте.
Шеп лежал на спине, с закрытыми глазами, морщины озабоченности прорезали лоб.
– Ты в порядке, Шеперд? – спросила она.
– Шеп испуган, – прошептал он.
– Не бойся.
– Шеп испуган.
– Мы тут в безопасности, во всяком случае, на какое-то время, – заверила она его. – Никто не причинит тебе вреда.
Его губы шевелились, словно он что-то говорил. Но с них не слетало ни звука.