Шрифт:
Тёплая летняя ночь. Забраться бы теперь куда-нибудь подальше от людей…
А Лукошин должен шагать с этим добродушным и неотвязным свояком в город…
Он высоко поднял руку:
– Что за небо!.. Луна как сияет… И звёзды ярко горят… Давно-давно, за пять веков до Рождества Христова, жил-был на свете Диоген Аполлонийский. Он уверял, что звёздами
– Ну, ты не дури, Леонид… Пойдём скорей: мне ещё надо к парикмахеру зайти, щёки подбрить… А начальник дистанции дожидаться будет… Обидчивый инженер.
– Эка важность!.. Посмотри на Большую Медведицу…
– Чёрт с нею… Не надо было обещать… А он человек нужный, ремонт от него зависит… Ты мне навредишь.
Дрошевский ускорил шаги; пошёл скорей и Лукошин.
Шоссе, которое от железнодорожной станции вело к городу Кедровску на протяжении двух вёрст, – упёрлось в улицу.
Лукошин взял под руку Дрошевского.
– Вот, тебе всё равно, – как ярко и красиво освещены луною домики по ту сторону, и какие мягкие тени – на этой стороне… И что вон там вдали, тускло мерцает золотая полоска на шпиле колокольни… Смотри, смотри: вон и парочка… Он и она… В их медленной походке, в том как склонились их головы одна к другой, – сколько любви!.. Как они счастливы!.. Дивная ночь… мало таких бывает…
Дрошевский мечтательно сказал:
– Простокваши бы теперь… Как бы завтра животу легко стало… И приятно бы рыцарскому сердцу было…
Дрошевский вошёл в парикмахерскую. Лукошин остался на улице. Это была главная улица.
Не по тротуарам, а посредине, гуляли группы девушек в одних платьях, с непокрытыми головами.
В окнах некоторых домов виднелся свет ламп. Лукошин любовался эффектом этого красного света на фоне стен, озарённых мягким голубым светом луны.
Откуда-то донеслось верещание сверчка. Изредка собаки лениво лаяли, да на деревянных колотушках трещали ночные сторожа в садах.
В соседнем
У калитки показалась прислуга, она подпёрла щёку рукой и стала смотреть на улицу. Лукошин подошёл к ней и спросил.
– Скажите, кто это играет?
– А наша барыня!..
– Барыня, а не барышня?
– Какая барышня: у ней семеро детей, – сущие фармазоны: от них на улицу выбежать некогда…
И няня собиралась было поведать приезжему любопытному барину ещё многое о «фармазонах», но Лукошин поблагодарил за ответ и отошёл.
Мать фармазонов, под аккомпанемент рояля, запела приятным голосом старинный романс:
Кого-то нет, кого-то жаль… К кому-то сердце мчится в даль… [1]Дрошевский вышел из парикмахерской с гладкими щеками и запахом духов сомнительного качества.
– Вот, сейчас мы и придём к нашему инженеру, – сказал он очень довольный собою, – и выпьем и закусим… Славная у него настойка из липовых почек…
Вслед за Дрошевским направился Лукошин к подъезду инженерской квартиры, но остановился, чтобы прислушаться: на церкви били часы. Редкие мерные удары колокола тихо замирали в тёплом воздухе, пронизанном лунным светом; звуки постепенно стихали, и пропадали далеко-далеко, на просторе.
1
Романс Михаила Яковлева.
И казалось Лукошину, что и лучшие его мечты, порывы уносятся куда-то далеко-далеко…
Но уже раскрылась настежь гостеприимная дверь, и сам инженер в белом кителе вышел навстречу…
Прощай, поэзия!