ПРИБЛИЖЕНИЕ К ВЕЛИКОЙ КАРТИНЕ
Шрифт:
— Как же так, — говорю я художнику. — Лебедь птица нежная, белая. Символ любви и верности, доброты и самопожертвования — и вдруг с зубами.
Художник и говорит:
— Это же птицы Бабы-яги. Они же Иванушку покрали и к ней несут. Наверное, это другие лебеди. Наверное, их две породы. Одна порода для красоты, другая — вот, детей воровать Бабе-яге на ужин... Я и подумал...
И я подумал. Ну не может быть в народной сказке ничего такого подобного. В литературной, наверное, может: лебедь белая — свет; лебедь черная — тьма. Балет "Лебединое озеро".
Размышляя над этой сказкой, я и сам сказками начал мучиться. Но не обо мне разговор — о "Гусях-лебедях". Это, на мой взгляд, великая сказка. Не менее древняя, чем "Курочка-ряба". Я вам сказку эту сейчас как бы перескажу.
Принесла сестрица Аленушка братца Иванушку на бережок и говорит: "Посиди здесь. Поиграй речными пестрыми камушками, а я мигом — побегаю с подружками в горелки да в пятнашки и ворочусь". "Ступай, — сказал Иванушка сестре. — Я лошадок глиняных налеплю".
Играет Иванушка разноцветными камушками, лепит из глины лошадок, ракушками их украшает. Тут налетели гуси-лебеди, подхватили Иванушку и унесли его в неизвестном направлении.
Прибежала сестрица на бережок — нет братца. Заплакала она, подумала — утонул. А где утонешь — ручеек мелкий. Камыши рассказали ей, что унесли Иванушку птицы гуси-лебеди на своих белых крыльях. Побежала Аленушка братца искать, а куда — не знает.
Выскочила Аленушка на бугорок. На бугорке печка стоит. На вопрос Аленушки о брате печка ей отвечает: "Отведай моего пирожка ржаного — скажу". Но Аленушка ей нагрубила: мол, я у своего батюшки булки сдобные не ем. И лесной яблоньке, предложившей ей свое кислое яблочко, также нагрубила: мол, я у батюшки сладкие яблоки не кушаю — медовки, грушевки. И роднику нагрубила: мол, она у своего батюшки квасы и взвары не пьет, а родниковую водицу подавно нить не станет...
И все же Аленушка своего братца отыскала в избушке Бабы-яги. Сидит Иванушка на полу, играет золотыми яблочками, разноцветными блестящими камушками. Тут Бага-яга появилась, нацелилась Аленушку посадить в печку, чтобы зажарить. Аленушка злую старуху обманула. Сама ее в печь затолкала. Заслонкой загородила, схватила Иванушку и бросилась из избушки прочь. А избушка та на курьих ножках, стоит на границе живого и мертвого, куда дверью повернется, туда и выйдешь, либо в мир живых, либо в мертвый лес, где никто не живет: ни деревья, ни птицы — и воздух мертвый. Старинные люди это свойство избушки знали.
Несет Аленушка братца на закурках, а ее гуси-лебеди догоняют, норовят Иванушку отнять. Попросила Аленушка родник, чтобы спрятал он их, а родник свое: "Испей моей студеной водицы". В нем и ковшик плавает берестяной. Выпила Аленушка водицы родниковой — и спрятал их родничок, напустил над ложбинкой туман.
Дальше бежит Аленушка с братцем на закурках. Опять гуси-лебеди ее догоняют. Норовят Иванушку отнять. Тут яблонька дикая случилась. Аленушка просит спрятать их, а яблонька свое: "Попробуй мое кислое яблочко". Аленушка попробовала — яблонька спрятала их в свою сень.
Дальше бежит Аленушка. Печка на пригорке. Просит она печку спрятать их, а печка свое: "Отведай моего ржаного пирожка". Съела Аленушка пирожок. Печка их дымом накрыла. А тут и батюшкин-матушкин дом виден. Добежала Аленушка.
Так о чем же сказка? Кто такие эти злые гуси-лебеди? И почему злые? И злые ли? Почему они норовили утащить именно Иванушку к старухе Бабе-яге?
В первую очередь надобно рассмотреть, хоть их и очень мало, действия Иванушки. А делает он только одно — играет разноцветными камушками да золотыми яблочками, лепит из глины лошадок. Ничего ему больше не нужно. И получается, что Иванушка — мальчик, очарованный красотой. Он и не бегает, и не прыгает — красота затмила его. И не только затмила — позвала. Зов красоты и есть наши "злые" гуси-лебеди.
Почему же они на своих прекрасных белых крыльях несут Иванушку к Бабе-яге?
А потому, что сказка эта возникла из мировоззрения земледельца, считавшего землю и земледелие единственно верным — праведным уделом человека, а красота — даже красота! — дело прикладное. Нельзя ей жизнь свою посвящать. Уведет она в запредельный край и в итоге погубит. В запредельный край путь лежит через избушку Бабы-яги.
А что же печка, яблонька, родник? Это основы — азы, которые не следует забывать, которых во все времена нужно держаться: хлеб, яблоко, вода.
Идея возврата к азам возникает всегда, когда народ оказывается в трудном положении. Красоту тоже норовят возвратить к самому изумительному ее носителю — ребенку.
Велика в русских сказках роль сестры. Но эта тема требует особых раздумий.
А нельзя было прямо сказать, мол, так и так: родился в одной крестьянской семье мальчик, который все рисовал да лепил, отцу с матерью в поле не помогал. Ну и так далее, с крутой крестьянской моралью и афоризмами типа: "красотой от стужи не спасешься", "красив каравай, да не житный" — такую мудрость любили издавать толстыми томами во времена Сталина и Хрущева.
А тут: печка, яблонька, родник. И никаких афоризмов. Баба-яга, гуси-лебеди. И совсем не понять, о чем сказка.
Дело в поэтическом взгляде, национальном фильтре. В подходе к поэзии и природе. У славян, особенно восточных, это прежде всего подвижный образ — мистерия. Именно такой, на мой взгляд, является особенность русской сказки, русского искусства и русской православной церкви.
Сейчас принято, якобы научно, заявлять, что князь Владимир Святославович религию не выбирал, что, мол, это легенда, что, мол, фольклор. Нужно было князю с Византией задружиться, вот и весь выбор — по передовой науке.
Но я-то думаю — выбирал. Не именно князь, а Его Величество солнцепоклонник. Это важно сказать — солнцепоклонник. Качество Бога, его абсолютность создавали и в сознании, и в душе язычника-славянина своеобразное миропонимание — мироощущение. И более других легло на его душу мистическое действо — диалог с Богом через полное обнажение, через раскрытие всех чувств. Слова молитвы язычник не понимал, он понимал музыку слов, и музыка была чиста, в ней не было униженности. Протянув руку, язычник мог коснуться золотых одежд церковного олигарха, как бы коснуться самого Бога, его безусловных богатств. Что Бог беден, язычник и не поверил бы. Тогда чье же это все? Чьи солнечно-золотые ризы? Чей порфировый дом? И язычник включался в магическое действие, становился участником Божественного театра через по-новому увиденные образы.