Причуды любви
Шрифт:
И это было все.
Чувствуя себя несчастной более, чем когда-либо Зара легла в постель.
На следующий день оба супруга, разбитые и измученные, встретились в гостиной в двенадцать часов.
— В моем распоряжении только десять минут, — сдержанно начал Тристрам. — Автомобиль уже ждет меня у дверей. К пяти часам я должен быть в Лондоне, откуда вечерним поездом отправляюсь в Париж. Присядьте, пожалуйста, я постараюсь быть кратким.
Зара скорее упала, чем села в кресло. В ушах у нее звенело, и она боялась, что ей станет дурно.
— Я сделал распоряжение, чтобы вы могли остаться в Рейтсе,
— Боже мой! За что я так наказан! Ведь самое ужасное, что я и теперь люблю вас, люблю всей душой, несмотря на то, что собственными глазами видел… вашего любовника и… вашего ребенка!
И Тристрам, боясь взглянуть на Зару, чтобы не изменить своему решению, повернулся и почти выбежал из комнаты.
Зара вскрикнула и вскочила на ноги. Она хотела позвать его, остановить, но у нее не было ни слов, ни голоса, и она как подкошенная упала на пол.
Тристрам, не оглядываясь, пробежал по коридору на крыльцо, сел в автомобиль и помчался, как будто за ним гнались все духи ада.
Когда Зара пришла в себя, он был уже далеко.
Она села, только теперь почувствовав, что Джек лижет ей руки. И вдруг все вспомнила. Он уехал, но он сказал, что любит ее, несмотря на то, что так плохо думал о ней!
Зара вскочила на ноги. Мозг ее лихорадочно работал — что предпринять?..
Она оглянулась вокруг, как будто ища подсказки. И тут на столе увидела путеводитель. С лихорадочной поспешностью бросилась Зара перелистывать его. Да, был поезд, отходивший в два часа тридцать минут и прибывающий в Лондон в половине шестого. Был еще курьерский, который отходил в три тридцать и прибывал в Лондон в шесть. Это уже слишком поздно; впрочем, и с первым поездом можно опоздать, но все равно — необходимо попробовать. Затем Зара вспомнила, что она не знает, где Тристрам думал остановиться — у матери или в своем прежнем помещении на Сент-Джемс-стрит. Тогда она позвонила и приказала позвать Михельгома.
Старый слуга, увидев расстроенное лицо своей госпожи и зная от Хиггинса, что их господин собрался ехать в Париж, понял, что между супругами произошла размолвка.
— Михельгом, — сказала Зара, — его светлость уехал в Лондон. Вы знаете, где он собирался остановиться? Мне нужно поехать вслед за ним и застать его до того, как он уедет в Париж. Прикажите, чтобы мой автомобиль был готов отвезти меня к поезду, отходящему в два тридцать. Поездом ведь скорей, чем в автомобиле?
— Да, миледи, — ответил Михельгом, горя желанием помочь супругам помириться. — Все будет готово. Его светлость поехал к себе на Сент-Джемс-стрит. Можно мне сопровождать вашу светлость? Милорд
— Хорошо, поедем. А по дороге мы нигде не можем сесть на поезд, который приходил бы в Лондон раньше?
— Нет, миледи, этот самый ранний, — ответил Михельгом. — Ваша светлость, может быть, позавтракает? Ведь до отъезда еще целый час!
— Хорошо, хорошо, — отозвалась Зара и поспешно вышла из комнаты.
Приехав на станцию, она послала Тристраму телеграмму: «То, что вы думаете, неверно. Не уезжайте, я приеду и объясню».
И началось путешествие, мучительное, казавшееся бесконечным, с постоянными остановками и терзавшей Зару неотступной мыслью — не опоздать.
Наконец поезд пришел в Лондон, и Зара с Михельгомом отправились на Сент-Джемс-стрит. Но когда они приехали туда, оказалось, что Тристрама еще не было; он, по-видимому, опоздал. Михельгом объяснил Хиггинсу, что миледи подождет его светлость, а сам отправился на Парк-лейн узнать, не там ли его господин. Перед уходом он разжег в камине яркий огонь и сказал Хиггинсу, чтобы он не беспокоил миледи ничем, даже не предлагал ей чаю.
Прошло десять минут, но Заре показалось, что она больше не вынесет ожидания. Она все еще находилась в страшном возбуждении. А что, если Тристрам, опаздывая, поедет прямо на вокзал? Но затем она вспомнила, что поезд уходит в девять часов, а сейчас только шесть. Нет, он наверное заедет.
Вот у дома остановился автомобиль. Ах, если бы это был он! Но ведь на Сент-Джемс-стрит постоянно останавливаются машины, а рассмотреть, кто подъехал, невозможно, так как уже стемнело и на улице был туман. Зара сидела и слышала только, как колотится ее сердце. Да, вот повернулся ключ в замке. И Тристрам, остановившись на минуту у столика с телеграммами, вошел в комнату, не замечая Зару.
Тогда она с трудом поднялась к нему навстречу, и он, увидев ее, издал восклицание, как будто был неприятно поражен.
— Тристрам, — с трудом произнесла Зара. Голос не слушался ее, и она боялась, что опять не сумеет сказать ни слова. Но затем собрала все силы и, с мольбой протянув к нему руки, сказала:
— Тристрам, я приехала сказать вам, что у меня никогда не было любовника. Мимо был любовником моей матери, но затем женился на ней, и Мирко — их дитя и, следовательно, мой брат. Дядя Френсис не хотел, чтобы я говорила вам об этом, потому что считал, что вам пока не нужно знать о семейном позоре.
Тристрам с просветленным лицом шагнул к ней, но она продолжала:
— Тристрам, вы мне сказали тогда, в свадебную ночь, что прежде, чем вы снова попросите меня стать вашей женой, я должна буду умолять вас об этом на коленях. Так вот, смотрите, я становлюсь перед вами на колени, потому что я люблю вас… — и Зара внезапно опустилась на колени и склонила свою гордую головку.
Но она не оставалась в этом положении и секунды: Тристрам мгновенно подхватил ее, сжал в объятиях и осыпал поцелуями.
— Наконец-то, — шептал он, — любовь моя! Счастье мое!
Когда первое упоение радостью прошло, Тристрам нежно снял с Зары шляпу и меха и усадил ее на диван перед камином. Какое это было счастье — держать ее в своих объятиях, когда она уже не сопротивлялась, и смотреть в темные гордые глаза, в которых теперь светилась любовь.