Шрифт:
Посвящается отцу и матери, Пе тру Кузьмичу и Прасковье Алексеевне
Чувство собственного достоинства – середина между своенравием и подхалимством…
Мастер-Григорий нигде не получал такого удовлетворения, как у себя в саду, под кроной ветвистой яблони. Перед ним самодельный
– Отец! Отец! – отвлекла его Мария, сноха, женщина подвижная, по-девичьи стройная, несмотря на то, что давно перевалило ей за сорок.
Крупные карие глаза ее были полны нетерпения, а красота, прочно сохранившаяся на ее овальном лице, приобрела нарочитую холодную строгость. Под мышкой ее раскудахталась крупная рябая курица, как будто передразнивала покрикивающую хозяйку.
Григорий покачал головой, усмехнулся снисходительно, как бы наперед зная, что ничего важного сноха не скажет.
– Слушаю, что у тебя? – Он свел к переносице пучки поседевших бровей.
– Долго еще будешь няньчиться с туфлями? – выпалила она сердито, резче, чем сама того желая. – С минуты на минуту подъедет Спартак, а к столу у меня еще не все готово.
Григорий чуть выждал и спокойно спросил:
– И с чем же ты все утро возилась?
Мария едва не выронила курицу.
– У женщин, отец, дело всегда найдется. Твои бы мне заботы!
– Она остро покосилась на туфлю, словно из-за нее возник спор.
– Встань, говорю, зарежь курицу.
Старик нахмурился, уткнулся в работу.
– Попроси кого-нибудь из соседей.
– Кого я буду искать? Все нынче заняты по горло. Носятся, как угорелые. И стар, и мал – все подались в бизнес. Коммерсантами себя вдруг возомнили.
– Попроси Иосифа. – Он покосился в сторону соседнего дома.
– Ёську что ли? – брезгливо уточнила Мария. – Колобка? Тяжеловоза что ли? – смешок ворвался ей в рот.
– Ну! – Григорий не желал более отвлекаться. Но сухо поправил невестку. – Тяжеловес, хочешь сказать?
– Господи! Да он отродясь ничего в доме не делал! – осуждающе заметила Мария. – Мать его, Марфа, индюшка хрипатая, вот-вот треснет от важности, – с большой охотой переключилась сноха на соседку, – родила его на старости лет, и не приучила к труду. Порежется, еще во всех грехах Марфа меня потом осудит. И это потому, что с детства не приучают к самостоятельной жизни, – завелась она.
– Учиться надумал, переросток. Да когда не дано, взять неоткуда. Конечно, разбаловали. На всем готовом. Приготовь, поднеси… Скажи, зачем ей нужен был третий этаж? Она и сын? Нам назло. Чтобы закрыть нас от солнца…
– Возможно ли такое, дочка? –
– Светит отовсюду, вон сколько солнца!
– А с раннего утра – нет! – капризно стояла на своем Мария.
– Так в это время мы спим, моя хорошая…
– Ей какое дело! Может, у меня бессонница! Хочу выйти к себе во двор, прокричать: добро пожаловать солнце! А какая-то мымра посмеет лишить меня такого удовольствия! – запалялась Мария.
– Ничего приедет мой сынок – вымахает сразу же еще два этажа. Будет она после обеда сидеть в тени.
– Зачем это тебе, дочка? – мягко упрекнул ее старик. – Посмотри, какой у нас чудесный сад. Лишишь солнца деревьям, овощам, цветам, что сажаешь из года в год…
Григорий был прав, но Мария не хотела уступать:
– Надо было взять на рынке уже готовую курицу, как это делают другие! Больно хочется резать и общипывать птицу… – она сочувственно погладила курице голову.
– Позови Диму, – Григорий почувствовал легкое угрызение совести. – Он шустрый. Наверняка сможет справиться с курицей.
– Шустрый за каждой юбкой гоняться! – не одобрила Мария.
– Как и его наставник, Кира преподобный. Дылде жениться пора, а у него все еще в голове шальной ветер гуляет.
– Или не видишь? Мне нужно успеть к приезду внука! – старик надеялся, сама сноха поймет и не придется тратить попусту слова, объясняя. – Обувь шить – не блинчики печь, – он поплевал на суконку и принялся растирать туфлю. – Тяп да ляп.
Мария почувствовала себя задетой, да и курица время от времени беспокойно трепыхалась, надоедливо торопила. Она бросила сердитый взгляд на мангалку, где на горячих углях накалялся отделочный сапожный инструмент. И не со зла, а так обронила:
– Ты думаешь, Спартак станет носить эти туфли? Вон их сколько отовсюду навезли. Итальянские, австрийские, выбирай!..
– Я сделаю, а он – как хочет! Пусть не носит. Итальянские! Как будто наши руки не там растут!
Мария попала в цель: старик обиделся и еще круче склонился над туфлей, доводя ее до блеска. Сама с утра на взводе и свекру портит настроение. Разве не понятно ей: для любимого внука старается. Да и, честно говоря, лучше привозной обуви смастерит. Все и всегда его работу отмечали: мастер!
Не стала она ему более мешать: как флажок, пронеслась над кустарником ее цветастая косынка.
– Ёся! Иосиф! – прокричала она, стоя уже перед соседним домом. И поскольку ответа не последовала, развернулась лицом к дому напротив. – Дима! Говорю же, никого днем с огнем не отыскать. Марфа! Толку звать эту глухую тетерю…
На балконе, однако, появилась Марфа в полосатом махровом халате. Стало быть, услышала.
– Ты меня дозываешься, Мария? – голос ее грубый и хриплый, как у тех, кто долгие годы курит. Огромная грудь ее вздымалась, издавая изнутри хрип, но сигарету с длинным мундштуком из рук она не выпускала.