Приди, полюби незнакомца (Где ты, мой незнакомец?) (др. перевод)
Шрифт:
Эштон усмехнулся.
— Пока портреты висели здесь, я их не видел, но, если Ленора похожа на тебя, тогда можно понять, что привлекло мужчину в этой картине.
— Перестань валять дурака, Эштон. Наверняка этого человека привело сюда что-то другое.
Эштон пожал плечами.
— Может быть, но понятия не имею, что именно. Сюда никто не может войти без твоего разрешения. В завещании твоего деда ясно сказано, что дом по наследству принадлежит тебе, и даже после известия о твоей гибели он не изменил в завещании ни слова.
— Но почему?
— Ленора и твой отец рассорились с ним, и мне кажется, что меня он с тех пор считал единственным членом своей семьи. По крайней мере, именно так он заявил, когда я пришел навестить
— Не помню, чтобы я когда-нибудь была здесь, и все же… — Лирин внезапно передернуло, как от озноба, и она испуганно огляделась. — Что-то я чувствую здесь особенное… — Пытаясь избежать его вопросительного взгляда, она продолжала шепотом: — Вроде того, что этот дом рыдает на поминках или предупреждает о чем-то…
— Ну же, дорогая. — Эштон привлек жену к себе и повел к выходу. — Пошли-ка лучше в гостиницу. Зачем оставаться здесь, если тебя это так гнетет?
Лирин позволила вывести себя из дома, но у ворот остановилась и обернулась, внимательно всматриваясь в пологую крышу и затененные галереи, окружавшие дом по всему фасаду. Темные, пыльные окна, над которыми нависали широкие козырьки, казалось, глядели на нее в печальном раздумье, словно призывая не уходить и вернуть их к жизни. Запертые ставни на нижней веранде тоже покрылись пылью и явно нуждались в починке, а клумбы в саду густо заросли сорняками. А вот виноградная лоза явно прекрасно чувствовала себя на тучной почве, ее побеги устремились ввысь, забравшись выше крыши. Лирин перевела взгляд вниз, затем снова подняла глаза. Окна были совершенно непроницаемы, увидеть за ними ничего невозможно, и тем не менее она могла бы поклясться, что уловила в доме какое-то движение. Лирин с любопытством прищурилась и взглянула на другие окна, но здесь на стеклах была такая же грязь, и сквозь них ничего не было видно. Может, это просто игра воображения? Или тень птички, пролетевшей мимо окна?
— О чем ты задумалась?
Услышав мужской голос, нарушивший течение ее мыслей, Лирин засмеялась, повернулась к мужу и покачала головой.
— Духи! Они начинают преследовать меня, когда я гляжу на этот дом. — Она просунула руку ему под локоть. — Должно быть, дед очень любил это место. Всегда видишь, когда за домом ухаживают, даже если это было давно.
Эштон прижал ее руку к себе.
— Он бы с радостью от него отказался, лишь бы ты была с ним.
Лирин грустно вздохнула.
— Как скверно, что он приходит в упадок.
— Если хочешь, можно открыть его и велеть слугам присматривать за ним. Тогда, приезжая в Новый Орлеан, мы сможем останавливаться здесь.
— Прекрасно!
— И кто знает, может, настанет момент и кто-нибудь из наших детей решит здесь жить постоянно?
Лирин обняла его за узкую талию и посмотрела ему прямо в глаза:
— Сначала надо, чтобы они родились.
— Я в полном вашем распоряжении, мадам, — сказал Эштон с галантным поклоном.
— Может, поговорим об этом чуть позже… скажем, у себя в номере, в кровати? —
Он склонился к ней, и в глазах у него заплясали зеленые огоньки.
— Именно это я и собирался предложить.
— Так, может, начнем? — скромно потупилась она. — Ты так часто повторял, как нам было там хорошо, что не терпится взглянуть на эти апартаменты.
Эштон улыбнулся и помог ей подняться в ландо. Они откинулись на мягкую спинку сиденья, а кучер, щелкнув кнутом, пустил лошадей бойкой рысью. Экипаж двигался по утопающей в зелени улице. В сознании Лирин начали мелькать несвязные воспоминания о другой такой же поездке. Рядом с ней сидел высокий мужчина, одетый в черное, и гладил по руке — утешая? Она изо всех сил старалась восстановить
Тусклые картинки преследовали ее, она старалась избавиться от них, чтобы ничто не омрачало счастья, но, подобно духам прошлого, они затеяли игру с ее памятью. Они мелькали в ее сознании, складываясь в смутную фигуру мужчины, сидящего рядом и что-то нашептывающего ей, но никак не обретая завершенности, чтобы можно было ясно увидеть всю картину.
Лирин тяжело вздохнула, но, едва Эштон удивленно поднял брови, обернувшись к ней, она улыбнулась и положила руку ему на бедро.
— Вот если бы вспомнить, как все это было у нас с тобой. Боюсь, я совершенно забыла так много замечательных событий.
— Это верно, мадам, но у нас будут новые, и их вы уже не забудете.
Полуденный свет пробился сквозь окна и ярко осветил полог кровати. Легкие порывы ветра, поддевая прозрачный шелк, мягко ласкали обнаженные тела. В дуновение ветерка вплетались любовный шепот, клятвы в верности, вопросы, ответы, прерываемые время от времени страстными поцелуями. Эштон поглаживал мягкую кожу, изящные изгибы тела, матовые груди. Потом рука скользнула к тонко изогнутой шее, ощупала округлость плеч и медленно спустилась к плоскому упругому животу. Это был нескончаемый праздник чувственного наслаждения, блаженная чувственная увертюра, разыгрывающаяся в декорациях из шелка. Это было соединение мужчины и женщины, повторение того, что было, и предвкушение того, что будет.
Ночь была темной и довольно прохладной. Над городом низко повисли облака, воздух подернулся влажной дымкой. Лирин спала. Эштон встал, накинул рубашку на голое тело и вышел на балкон. Тускло поблескивал уличный фонарь. Похожий на одинокий маяк, он освещал совершенно пустынную в этот полночный час улицу. Издалека доносились звуки музыки и веселья, что свидетельствовало о том, что в городе еще оставались люди, уступающие зову летучего мига и готовые пойти против течения времени. Так и с ними будет, если только все пойдет хорошо. Он так наслаждался теперешней своей жизнью, что даже думать не хотел, будто все может оказаться иначе.
Притягиваемый своей возлюбленной женой, словно магнитом, Эштон вернулся в комнату, остановился в изножье кровати и посмотрел на Лирин. Лирин, свернувшись в клубок на своей стороне кровати, спала сном праведницы. Насколько можно было понять, Лирин так ничего и не вспомнила, и мысль, что и ласки, которыми они так страстно обменивались, тоже забыты, мучила его. Он-то все эти три года только воспоминаниями и жил, хотя было несколько моментов, которые бы он охотно вычеркнул из памяти. Например, ту кошмарную ночь на реке. И еще — долгие, мучительные дни, когда он без движения лежал в кровати и мысли о Лирин терзали его сердце. Даже когда напряжение становилось слишком сильным и он наконец забывался на минуту-другую тяжелым сном, просыпался он всегда с единственным словом на пересохших губах: «Лирин». И ответ всегда был один и тот же: «Нет». Нет и в помине. Даже следа не осталось. Река проглотила ее. Затем потянулись недели выздоровления, и, когда силы постепенно стали возвращаться к нему, он принялся безостановочно мерить дом шагами. Неотвязные мысли почти лишили его сна. Долгие ночи ползли с безжалостной неторопливостью, так что в конце концов он едва ли не начинал молиться, чтобы поскорее занялась заря. Она приходила… и становилось только хуже, потому что теперь был виден пустой стул у стола, кровать, где он спал один, место рядом с ним, которое предназначалось только Лирин… В холодном свете дня он познавал наконец истину: возлюбленная его ушла навечно.