Приди, сладкая смерть
Шрифт:
— Надо же, кого я вижу, — сказала Ангелика.
— Я уже несколько дней тебя отловить пытаюсь.
— Я довольно редко дома бываю в последнее время.
— Я знаю.
— Мой отец позавчера сознался.
На Ангелике была серебряная блузка из пластика и черные пластиковые брюки. И пряжка на ремне с золотыми буквами ESCAPADE, то есть, значит, разврат.
— Я про это слышал, — сказал Бреннер.
— И ничего другого ты не можешь сказать? — Ангелика думала, что напор здесь нужно проявить именно ей.
— А я не уверен, что другое тебе
Ангелика раскурила себе сигарету:
— И что же это?
— А вот что: почему ты мне не сказала про карточные долги твоего отца?
— И?…
— И где ты была в тот день после обеда, когда Бимбо подавился своей золотой цепочкой?
Ангелика выдохнула дым с такой силой, словно собиралась застрелить комара. Поэтому Бреннер и не удивился, что при отдаче голова у нее так надменно откинулась назад.
— Не смеши меня, — выжала она из себя вместе с остатками дыма.
— Да не впервой отцы подставляют свою башку вместо дочерей.
— Вот в этом пункте ты как раз не ошибаешься: мой отец действительно не делал этого.
— Я тоже не думаю, что это дело рук твоего отца. У него бы сил не хватило Бимбо задушить.
— А ты что думаешь, что я бы смогла? — рассмеялась она.
— Думаю, что ты знать могла.
Ангелика высыпала пепельницу в мусорное ведро, а мусорное ведро опорожнила в громадный мусорный мешок. А потом поставила мешок в маленький грузовой лифт для продуктов. Теперь в Golden Heart нет еды, а раньше наверху был ресторан, а в полуподвале, где теперь Golden Heart, была кухня. Потом десять раз перестраивали, и из подъемника для готовых блюд вышел подъемник для мусора.
— Два дня назад у моего отца на счету было минус восемьсот тысяч шиллингов. И семьсот тысяч он еще был должен Бимбо.
Ангелика мимоходом включила машину для мытья стаканов и стала закрывать открытые бутылки какими-то противными резиновыми затычками. Бреннер обратил внимание, что ей пришлось разработать совершенно особые движения пальцев, чтобы не сломать свои пятисантиметровые ногти.
— Два дня назад перерасход счета был погашен. А разведенная жена Бимбо отказалась от своих претензий.
У Бреннера сегодня был музыкальный день, потому что он почти пропел:
— Кто же за это заплатил? Кто это устроил? У кого столько башлей? У кого это столько денег?
— Я себе тоже этот вопрос задаю. — Ангелика неожиданно помрачнела. Только вот не знаю, помрачнела из-за этих мыслей или из-за того, что он говорил словами этой придурочной песни.
— Это значит, — проговорил Бреннер уже как нормальный человек, — твой отец получит восемь лет, из них четыре года условно, потому что Бимбо его третировал и провоцировал. А через два года за хорошее поведение он опять на свободе и без долгов.
Ангелика вымыла формочку для кубиков льда, налила в нее заново воду и поставила опять в морозильник.
— Полтора миллиона за два года. Столько твой отец никогда еще не зарабатывал.
— И
— И кто же ему все это оплачивает, случайно не знаешь?
— Откуда же мне знать?
— Живешь ты у нас, работаешь на Союз спасения. Должна бы слышать кое-что.
— Наверное, платит тот, у кого и в самом деле на совести смерть Бимбо.
Бывают ведь такие люди, про которых не поймешь, то ли они из себя дурачков изображают, то ли и в самом деле такие наивные. Как тебе с ними обходиться: прижать их хорошенько или же продолжать мирно беседовать?
— Ты когда-нибудь слышала о Рупрехтерше? — Бреннер попытался зайти с другого конца, считай: сменил тему.
— Отец вечно ее клял на чем свет.
— Я его понимаю. — Бреннер просто взял себе одну из Ангеликиных сигарет, хотя не выкурил ни единой с тех пор, как начал работать на «скорой». — Ирми была домашней медсестрой Рупрехтерши.
— Да я знаю, — сказала Ангелика и дала Бреннеру прикурить.
— И ты тоже все знаешь.
— Живу я у вас, работаю у них. Вот и услышишь порой кое-что.
— Что же ты мне не сказала?
— Что Ирми была домашней медсестрой Рупрехтерши? Что тут такого важного?
Бреннер сделал две затяжки и снова загасил сигарету.
— Она наверняка еще двадцать одну такую старую каргу на дому обслуживала, — пожала плечами Ангелика.
Ангелика поставила пару пустых бутылок в ящик из-под пива, потом один ящик на другой, а потом подвинула ногой оба ящика, так что получился ужасный скрип школьной доски.
— Рупрехтерша мне жаловалась, что Ирми у нее все пыталась что-то разнюхать.
Его голос невольно прозвучал несколько взволнованно, когда он это произнес, но он просто говорил громче, чтобы заглушить скрежет.
— Если ей делать больше нечего было, — произнесла на обратном пути Ангелика. — Она и так могла каждый день снять со счета миллион, а Рупрехтерша даже не заметила бы. Сиделкам не впервой руку в карман таким вот старым перечницам запускать.
— И тем не менее. Я тут поспрашивал. Эта Ирми еще у нескольких пациенток разнюхивала все.
— По мне, так все равно. Пусть себе ищет. Что тебе до нее? Ее ведь просто по ошибке застрелили! — Ангелика потихоньку начинала терять терпение. — Этой женщине всю жизнь так не везло.
— С какой стати ты про нее столько всего знаешь?
Ангелика переложила оливки из стеклянной мисочки в пластмассовую и закрыла крышкой, ну, знаешь, такие пластмассовые мисочки с крышками, которые раньше продавали на частных вечеринках, а домохозяйки приходили и скупали все, а потом им не хватало денег на хозяйство, ну, потом развод и все такое, но мисочки все-таки очень удобные.
— Я здесь работаю.
— А живешь у нас.
Она поставила миску в холодильник, и я хочу заметить: если остатки пищи сохраняются дольше брака, то это вовсе не в духе Создателя. То есть, я хотел сказать, чем брак. Может, и хорошо в духе создателя контейнеров, да вот видишь, такие штуки именно так называются.