Приди, сладкая смерть
Шрифт:
Но когда Бреннер позвонил в дверь матери Лунгауэра, Молодой уже уехал с ее сыном.
16
За четыре часа до начала праздника на Дунайском острове на улицах все просто вымерло, такой Вену Бреннер никогда прежде не видел, практически город-призрак. Сейчас ему в самый раз было ехать на красный.
Бардачок открылся от тряски, и господин Освальд снова потянулся за швейцарской пушкой. И на этот раз он ее и вправду вытащил. Но она тотчас же выпала у него из рук и грохнулась
— Да осторожнее вы! — заругался Бреннер, хотя ему самому пешеход как раз покрутил пальцем у виска, очень уж грубо согнал он его с зебры пешеходного перехода.
— Ух ты, какая же она тяжелая, с ума сойти, — удивился господин Освальд, поднимая оружие.
— Да уж, не пластмассовая. Из нее ты можешь двух одновременно застрелить.
— Не одновременно, а одного за другим одной пулей. — Господин Освальд почему-то подошел к этому очень серьезно. — А куда мы, вообще говоря, едем?
— Санитар Мунц вызывает пятьсот девяностый, — прогнусавил Бреннер голосом Ханзи.
— Пятьсот девяностый, нахожусь у Шпиннеринам-Кройц, — тотчас же ответил Молодой.
Бреннер усмехнулся, услышав потом настоящего Ханзи Мунца, в большом волнении заоравшего по радио: «Семьсот семидесятый, всем, всем! Кто там говорит „Ханзи Мунц“?» Бедный Ханзи Мунц, и так унижен старым семьсот семидесятым, потому как Бреннер увел у него из-под носа семьсот сороковой, а теперь еще кто-то его голосом по радио сообщения посылает, а Молодой этого не замечает.
— Семьсот семидесятый, что вам нужно? — прорычал Молодой в микрофон.
— Семьсот семидесятый вообще ничего не говорил, — сказал настоящий Ханзи Мунц.
Мы-то с тобой знаем, что он был прав. Но по отношению к Молодому это вырвалось у него излишне раздраженно. На самом деле раздражение предназначалось незнакомцу, подражавшему его голосу. Но принял сообщение, естественно, Молодой. А разговаривать по рации без должного почтения — хуже этого для Молодого вообще ничего не было.
Тут уж совершенно не важно, делаешь ли ты обычную ездку за дристунами или везешь человека навстречу смерти, и тут речь идет не только о дисциплине в эфире, на сегодняшний день это больше вопрос эстетический, можешь ты контролировать себя в эфире или нет.
— Семьсот семидесятый, зайдите сегодня вечером ко мне. Конец.
— Семьсот семидесятый понял, — передал Ханзи Мунц, и Бреннер представил себе, что бедолага только что переменил штаны, а теперь вот опять будет дрожать в ожидании вечера с полными штанами.
— Восемьсот десятый — госпиталь Франца-Иосифа, — сообщил какой-то водитель о своем местонахождении.
— Восемьсот десятый, возвращайтесь, — ответила диспетчерская.
Таких сообщений ты за день сотни слышишь, они у тебя в одно ухо входят, в другое выходят.
Бреннер прислушался повнимательнее, только когда водитель объявился еще раз:
— Восемьсот десятый — госпиталь Франца-Иосифа!
— Восемьсот десятый, возвращайтесь, — во второй раз толстяк Буттингер ответил уже довольно раздраженно,
— Восемьсот десятый — госпиталь Франца-Иосифа!
Ну, конечно же.
— Восемьсот десятый, понял, — сообщил Бреннер. Хотя с точки зрения эфира это к нему вообще никакого отношения не имело.
Но «понял» в данном случае вообще не имело отношения к эфиру. Это Бреннер наконец понял: восемьсот десятый был Малыш Берти! А госпиталь Франца Иосифа был всего в паре сотен метров от Шпиннеринам-Кройц, где недавно проехал Молодой.
Не надо путать госпиталь с вокзалом Франца-Иосифа, где Бреннер в свое время упустил бомжа. Ведь вокзал ровно на противоположном конце города, это просто случайное совпадение названий. Хотя не то чтобы совсем уж случайное, ведь Франц-Иосиф для Вены что-то вроде местного кайзера.
— Восемьсот десятый — Матцляйнсдорферплац, — передал Берти.
— Восемьсот десятый, да возвращайтесь же вы, наконец! И перестаньте сообщать мне о каждом вашем повороте! — потеряв терпение, заорал толстяк Буттингер в микрофон.
Но теперь Бреннер, конечно, уже понимал, что Берти преследует для него Молодого.
Берти успел побывать в гараже и уже знал всю историю со швейцарской пушкой и семьсот сороковым.
И ты вот чего не забывай. Поначалу Малыша Берти ужасно бесило, когда Бреннер однажды целый день подражал голосам своих коллег. И теперь он, ясное дело, сразу понял, что по радио был не Ханзи Мунц, а Бреннер, изображавший Ханзи Мунца. И ему просто оставалось сложить два плюс два, чтобы догадаться, что Бреннер по какой-то причине хочет узнать точное местонахождение Молодого.
— Восемьсот десятый — Гудрунштрассе! — уже опять отрапортовал Малыш Берти.
А теперь толстяк Буттингер, совершенно спокойно:
— Если кто увидит восемьсот десятый, скажите ему, чтобы возвращался. У него приемник неисправен.
— Понял, — сообщили Бреннер и еще десяток водителей.
— Восемьсот десятый едет по Гудрунштрассе. Восемьсот десятый едет по Гудрунштрассе.
Бреннер не стал отвечать. Он боялся, что Молодой может обратить внимание.
И Малыш Берти на протяжении нескольких минут больше ничего не передавал. Бреннер сделал из этого вывод, что Молодой все еще едет по многокилометровой Гудрунштрассе и не свернул на Лаксенбургерштрассе.
— Восемьсот десятый вызывает центральную, — вдруг прорезался Берти.
— Восемьсот десятый, вы меня слышите? — заорал толстяк Буттингер, типа: если радио не работает, может, он меня и так услышит, непосредственно.
— Прием безукоризненный, — невинно ответил Малыш Берти.
— Местонахождение? — прорычал толстяк Буттингер.
— Зиммерингерхауптштрассе.
Бреннер никак не мог поверить, что Малыш. Берти обвел вокруг пальца толстяка Буттингера, оставив его в глубокой заднице. Ведь как все устроил, незаметно так передал новое местонахождение Молодого.