Придурок
Шрифт:
— Тебя что-то беспокоит? — спросила мама.
Вечером Проворов подошёл к отцу.
— Пап, а что такое «Круг»?
— Что это тебе?.. — сказал отец.
Были темы в семье, которые при Петре не обсуждались, в которые его не посвящали — молод, сболтнёт ещё чего… Одно слово: «литератор». Слово «Круг» было из запретных для обсуждения с Петром тем. Он только улавливал иногда его на слух, как еле уловимое и не чёткое произношение чего-то таинственного, что происходило в жизни отца, в жизни Виктора, в жизни мамы. Они были участниками того, во что Петра посвящать не надо было. Не его это дело: «литератор». Молод. Хотя в то же время уже двадцать шесть!.. Может, и можно уже доверять?
Пётр в своё время слово это пропустил: не хотите посвящать, не надо. Но та напряжённая его жизнь в последний месяц перед «каникулами»,
— Тебя что интересует: система ПВО или то, как меня с работы увольняли?
По-моему, я не шпион.
— То, что не шпион, уверен, но провокации всякие случаются, — и вдруг он рассмеялся, что с ним редко случалось, но что-то очень весёлое пронеслось в голове его.
— Пап, ты что?
— Лет восемь назад врывается ко мне в кабинет слесарь. Павлов Валера. Ещё молодой инструментальщик, в партию его принимать собирались… Да, молодой, но руки у него золотые. Потом уже лекальщиком стал. Так вот, врывается возмущенный, кричит: Алексей Пантелеевич, вы знаете, что у нас творится? Меня Вахрушев (это начальник режима) вызвал и предложил на ребят доносить!.. Меня, кричит, в доносчики! Мы что, при царизме, у нас что, царская охранка? Алексей Пантелеевич, говорит, давайте звоните, куда нужно. Надо меры принимать. Еле уговорил парня. Про режим, про секретность ему рассказывал. Хороший работник, спасать пришлось.
— А про «Круг»?
— Это наша первая противоракетная установка ПВО. — Твоя?
Делал я… Мы. Мы делали, а проектировал Ефремов, его КБ. Они и сейчас кое-что дорабатывают, но готовят новую установку. Она километров на триста доставать будет.
— Так что там произошло? С твоим увольнением.
Отец вдруг провёл ладошкой по его голове, округло как-то, как шар оглаживают, скользнула ладонь по щеке… Может, была это ласка отцовская, которую они оба не помнили в себе?
— Знаешь, ты такой большой, а я тебя всё за малыша считаю. Всё время ловлю себя на слове. Хочу сказать: малыш, ты знаешь… А у тебя вон плешь какая. Скоро мою догонит. Скоро тебя по имя-отчеству называть будут.
— Не поверишь, меня друзья Дедом зовут. Дед, говорят, то, Дед, говорят, это.
— Какой ты Дед? Ты мальчишка совсем. Лысина вот только…
— Так?.. — сказал Пётр, возвращая разговор к «Кругу».
— Да стоит ли говорить? Это прошлое. Да и поймёшь ли? А может, как раз и стоит сказать, чтобы в жизни ко многому готов был.
— У каждого явления, — сказал отец, — есть повод, и есть причинна. И многие как раз повод за причину принимают. Потому что он на поверхности. И о нём говорить можно, а причина — она незримая, её, чтобы увидеть, нужно и ум проявить, да и скрытые знания под рукой иметь. А иногда про причину и сказать ничего нельзя, потому что это или государственный секрет, или столь она абсурдна с точки зрения дела и здравого смысла, что кажется надуманной. Пример: Сараевская история и Первая мировая. Повод совершенно незначительный для такого масштаба трагедии. А причина: корысть. Сырьё, рынки. Передел мира. Это говорить можно: экономика, а вся суть экономики в том, что кому-то больше других хочется. Ты заметил, я сказал, хочется, а не необходимо… А люди гибнут. За Отечество?..
— Только не подумай, что я равняю себя и Первую мировую, — сказал он на всякий случай. Будто Проворову такое в голову придет, слава богу — не дурак.
— Я показываю тебе, что есть у явления причина и есть для него повод, — сказал он.
— Это совершенно разные вещи, — сказал он.
— Лёш, ты такое вступление делаешь… — Томка, помолчи. Не встревай.
— А может ему лучше ничего этого не знать, — сказала мама. — Надо. Пора.
— Мы должны были уже, согласно планам всем, рапортовать о том, что сборка «Круга» закончена и что мы готовы выдвигаться на Эмбу на испытания, — начал свой рассказ отец. — Но в министерстве
— Пап, что главного инженера уволить могут, это понять можно, но главный конструктор?.. Ты говоришь, разработчики — институт проектный, КБ. А при чём здесь заводские конструкторы?
— Заводские работают над тем, чтобы ошибки проектировщиков исправлять. Те, которые в процессе производства выявлены оказываются. Иной раз детали вообще не сопрягаются. Тогда одна, которую изготовить можно, делается, а другая конструктору отдаётся, чтобы на ходу кумекал. Я, когда чертежи из КБ приходить стали, объявил Шамилевским ребятам авральное положение. Перевёл конструкторов на сдельщину.
— Я тогда здорово заработал, — сказал Виктор. Чешский гарнитур купил. За один месяц. Сервант, стол, стулья, тумбочку под бельё…
— Шамиль его невзлюбил, потому что как-то застал его за чтением детектива. Это в рабочее время!
— А что ж мне делать, раз работаю я быстро. Не спать же за кульманом. А дополнительную работу просить — увольте, за те же деньги работу других, кто не может или не хочет работать, я делать не буду.
— Ну, и дурак, — раздраженно сказал отец. — Я же тебя просто так выдвигать не мог. Умеешь — покажи.
— Так и показал.
— Да, верно. При своём окладе в сто двадцать получил девятьсот с лишним за месяц.
— Девятьсот семьдесят.
Да, заказ они тогда выполнили, и отстрелялись на Эмбе отлично. Армия была довольна. Армия вообще к Алексею Пантелеевичу относилась с огромным паритетом: это был по тем временам единственный директор, который выиграл арбитраж у заказчика, а армия и была этим заказчиком, который арбитраж проиграл.
Тут в гостиную вошла Люся и всех позвала к столу. К домашнему столу собирались не в гостиной, а на кухне, потому что она была просто огромная: метров шестнадцать квадратных. «Сталинка» — дом ещё пленные немцы строили. Рассказ отца на время прервался, потому что ребята уже все пришли: и Виктор с женой, и племянники, нагулявшиеся во дворе. У брата квартира была в соседнем подъезде, и в этом было громаднейшее удобство: когда кто-либо из детишек заболевал, его просто доводили до соседнего подъезда, а там он сразу у бабушки и оказывался. Под крылом и заботой. И семья так тесно скреплена их была душевно, что Проворову не раз приходила (и до, и после) мысль, что Проворов — это не просто фамилия или название семьи, это состояние души. Ему так казалось, хотя это, конечно, чистейшей воды субъективизм. Идиллическая мысль, мечта, пришедшая под настроение, но он и потом, через годы, к ней возвращался.
Как всегда, когда семья собиралась вся, были пирожки с мясом и рисом и пирожки с грибами. Лепили пирожки мама с Люсей, а жарил всегда только Виктор. Считалось, что у других это так хорошо, как у него, получиться не может. Так считалось, и поэтому пирожки жарил только он. Ребятишек любили. Особенно Костю, и только из-за того, что он был первым. Но, может, я ошибаюсь. Наташка же была такой чудной девочкой-каракулей, из которых потом обычно вырастают наши русские красавицы.
Дети чего только не делают с нами, взрослыми! Однажды, когда Наташки ещё не было, Проворов застал в гостиной такую картину: бабка и дед сидели на ковре, а посреди ковра сидел Костик, и они по очереди запускали к нему игрушечный заводной автомобильчик. Кажется, это им доставляло не меньшую радость, чем ребёнку, потому что они по временам не только восклицали, но и повизгивали. Это папа-то с мамой!.. Старичьё!.. Ё — моё!