Приеду к обеду. Мои истории с моей географией
Шрифт:
Ну вот, а когда после октябрьского переворота богатые владельцы усадьбы повывелись и разъехались за пределы революционно-бурлящей России, надобность в лошадях и, тем более, в каретах, отпала, конюшни перестроили под конурки для людей с длинной коридорной системой по обеим крыльям, выходящим на Поварскую улицу и улицу Герцена (Большую Никитскую) с другой стороны. Комнатки хоть и были маленькими, как купе поезда, нарезанными наугад, но выходили прямо на трамвайные пути и нередко освещались солнцем, в отличие от подвалов внутри двора, где в изобилии по всей его окружности жили люди.
Двор вмещал намного больше жильцов, чем казалось на первый взгляд. С улицы, если стоять за воротами, совершенно не было видно запутанной системы арочных проходов и закутков, входов и дверей, тупиков и муравьиных троп, переходов и закоулочков, которые обрамляли наш большой круглый двор. Народу там жило дай боже, какое-то время даже обитал нарком просвещения Анатолий Луначарский
Под каждым окном обязательно что-то зеленело, но по желанию – у кого конский щавель и крапива, у кого георгины с гладиолусами, бывало и лук-чеснок, даже жасмин, сирень да шиповник, благоухающие половину лета на весь двор. Красиво было, свежо и тенисто. Птицы жили, вёснами пели, даже ласточки залетали и вили гнезда за колоннами хозяйского дома. Чирикали себе всякие, сидя на ветках хорошо выросших уже лип, которые были посажены еще в конце девятнадцатого века. Тогда вообще всю Поварскую-Воровскую засадили липами, и дворник зорко следил, чтобы к неокрепшим еще деревцам у забора усадьбы никто никакую скотину не привязывал, веток не рвал и даже угловую липу, выходящую на деревню Кудрино, нынешнее Садовое кольцо, и подверженную всяким случайностям, огородил штакетником.
Место, конечно, было тогда очень интересное, не самое обычное для Москвы. Вроде как государство в государстве. Со своими правилами, законами, традициями и привычками. В двадцатых в барском доме Дворец искусств открыли, потом переименовали его в Клуб Литераторов, так кто там только не выступал на вечерах поэзии, даже Есенин туда приезжал, Блок точно приходил, Брюсов так вообще главным был, он и основал Клуб. А поскольку он стал центральным литературным местом того времени, то там не только концерты, чествования и литературные вечера проходили, но и вообще все мероприятия, связанные с писателями, и прощания с великими в том числе. Булгакова на Поварской в нашем дворе хоронили. На похороны Маяковского народ так три дня шел! Во дворе черт-те что делалось, могли запросто затоптать! От площади Восстания, сегодня она Кудринская, до прабабушкиных дверей все черно от людей было, на заборе торчали, на крышах ждали, на деревьях висели, чтоб увидеть, как понесут великое тело! А потом, как гроб вынесли, и толпа ушла за ним, двор как после мамаева набега остался – все потоптано, искорежено, а кое-что и своровано, даже прищепки все с веревки поснимали и лейку сперли…. Вот как так, всё удивлялась тогда прабабушка Поля – прийти на похороны великого поэта, а уйти с лейкой и прищепками?
Жили во дворе одной большой и вполне дружной семьей, за этими воротами-то, общие бабки сидели с общими детьми – в переносном смысле, конечно, вы поняли. Но ведь где одна бабушка с внучком, там можно подкинуть и еще пять-шесть деток из других подвальных квартир. А уж если, скажем, в какой-то квартире по какому-то важному поводу затевались пирожки, котлеты или голубцы – любой штучный товар – то семейной порцией никогда не отделаться, будь любезен, готовь с запасом и угощай! С тех самых пор, наверное, пошли наши фирменные пирожки и голубцы крохотного размера, на один укус. Так повелось когда-то из экономии, видимо, но стало отличительной мелкокалиберной чертой нашей домашней готовки. Хотя голубцы и голубцы, в общем-то, ничего в них нет сверхъестественного – фаршик (я, например, индея люблю, испытываю к нему приязнь, но бывает и составной мясной), потом туда добавляется полуготовый рис, лук-морковь-чесночок, дружно припущенные хором. Затем зелени мелко режу прям целый сноп, кинзу-укроп-петрушку. Хотя петрушку не сильно люблю, грубовата. Приправки любимые – какие вам нравятся помимо соли-перца? – ну всякие прованские травы, грузинские сборы, ведь у вас обязательно же есть волшебная полочка, на которой стоят эти заветные алхимические закопченные пузырьки с травами! У Лидки, у бабушки, в те давние времена все и всегда было строго ввиду скромной советской действительности, очень небогато и ограниченно по набору: соль, перец горошком и молотый, изредка зерна кориандра из магазина «Семена», лаврушка, лимонная кислота, сушеный, измельченный в пыль, укроп, сухая горчица и сода – вот весь приправный набор. Да хрен в холодильнике. Ни о каких прованских травах тогда и слыхом не слыхивали. Провинциальные – пожалуйста, а прованские – ну что вы, увольте! Так что фарш просто солили, перчили, ну и наши семейные пять копеек в рецепт: бросали целую охапку мелко нарезанных сушёных белых грибов (замоченных до этого на пару часов в кипятке и отваренных заранее, конечно)!
Ну, а потом вы знаете! Заворачиваем, обжариваем, потом тушим в смеси томатного сока, соевого соуса и сметаны и отправляем преть в духовку на медленном огне! Опять же, соевый соус пришел к нам позже, но как только он появился в магазинах, то сразу стал одной из наших самых любимых и главных приправ.
Хорошенько
Ну вот, потом Клуб Литераторов превратился в Союз Писателей, наросло новое племя советских классиков. Стали они кучковаться во дворе на Поварской. Каждому писателю с Государственной или, бери выше, со Сталинской премией, полагалась персональная машина, вот водителям с семьями и предоставили конурки в подвалах, чтоб все время под рукой быть – вдруг кому-то срочно понадобится в Кремль ехать на высокохудожественный разговор с начальником?
Писатели сменяли друг друга, уклад в писательском дворе на Поварской оставался одним. Военное поколение – Симонов, Твардовский, Фадеев, Катаев постепенно уходили в забытье, на смену им шла шестидесятническая молодежь. Случился тогда в шестидесятые настоящий поэтический бум, поэтическая лихорадка, и знаете что – она началась именно с нашего двора! Именно в нем, если войти в ворота и пойти правее, в подвале, не доходя до барского дома, жили мои родители, поэт Роберт Рождественский и Алла Киреева. Мама родилась и прожила всю свою молодую жизнь на Поварской – школа, училище Большого театра, потом резкая смена профессии, и по стопам своего отца, писателя и журналиста – в Литинститут. Там и встретила своего однокурсника Роберта, подающего надежды поэта и просто хорошего человека.
Именно туда, к ним в подвал, приходили на бабушкины блинчики и прабабушкин торт «Лужа» студенты-однокурсники и примкнувшие к ним: Евтушенко с тогдашней своей кратковременной женой Беллой Ахмадулиной, архитектор Андрей Вознесенский, доктор Василий Аксенов, да и многие другие молодые и талантливые, не особо помышлявшие в те времена о своем великом будущем. И стихи начали читать прилюдно именно в этом нашем дворе, когда однажды, одним прекрасным весенним вечером, после того как все бабушкины блинчики были съедены, а спиртное выпито, гости и хозяева вышли разом на свежий воздух во двор, кто покурить, кто охладиться. Вот и собрались, поеживаясь, у памятника Толстому, который стал, не подавая вида, слушать молодых крикливых поэтов. Набежали соседи из других подвалов, чтобы тоже послушать, зашли с опаской в чужой двор прохожие, привлеченные тонкими неокрепшими голосами, набежало тогда народу дай боже! Это потом уже случились чтения у памятника Маяковскому, это потом народ повалил валом в Политехнический и Лужники на поэтические вечера. Но сначала-то стали читать во дворе на Поварской! Вот такой исторический факт, о котором мало кто знает. А может, и никто, кроме меня.
Ну здесь же нельзя не сказать поподробнее про наши блинчики и «Лужу», правда? Сначала блинчики – это основа любой уважающей себя семьи. Привожу цитату из бабушкиного талмуда, куда она записывала все рецепты: «Для блинчиков берем 2 яйца, соль-сахар, взбить, плюс 200 г воды, плюс 150 г муки, снова взбить, плюс еще 200 г воды и оп-ля-ля!» Единственное, она не написала, что это оп-ля-ля надо жарить исключительно на чугунной сковороде. У нас были такие две, пришпаренные, черные, прокопченные, повидавшие на своем веку миллионы блинчиков уж точно и передаваемые из поколения в поколение. Эти две заветные сковородки она не разрешала мыть. Никогда. Только тщательно протирать. Они лежали на отдельной полке, прикрытые полотенчиком, и ждали своего часа. Бабушка доставала их, ставила раскаляться, потом резала пополам картофелину, гордо втыкала в нее вилку, наливала в розеточку немного постного пахучего масла и перед каждым блинчиком смазывала этой масляной картофелиной разгоряченную сковородку. Готовила всегда на двух, так быстрее получалось. И самое важное, на каждый горячий блин укладывался кусочек сливочного масла. И не говорите мне про диету, это отвлекает! Как мне нравилось, когда масло плавилось и стекало вниз по стопке уже готовых горячих блинов! У меня всегда был свой ритуал. Я, сколько себя помню, подходила к плите во время жарки, и хватала блин прямо со сковородки, как только бабушка его переворачивала. Бледный с одной стороны, не прожаренный, он обладал удивительной клейкостью, дышал жаром и с радостью принимал на свое круглое поле всё – и сметану, и варенье, а и просто масло с солью. Это было восхитительно! Пока не наедалась – не отходила, бабушка это знала и всегда звала: «Катюля, скоро закончу жарить!» – и я мчалась на непропеченное тесто.
Ну и прабабушкина «Лужа». Она, собственно, не столько прабабушкина, сколько быстрая и незамысловатая еда довольно ограниченного количества советских семей, в том числе и нашей. Как говорится, просто, выгодно, удобно! Если сказать без выпендрежа, а по существу, то на выпеченный корж или накрошенное печенье кладутся любые ягоды или пришпаренные фрукты и заливаются заварным кремом. Если языком кулинара, то вот рецепт.
Для теста:
200 г творога;
1 ст. муки;
100 г масла;