Приемная мать
Шрифт:
При упоминании о потопе в уголках рта Сассь появилась усмешка. И может быть, все обошлось бы — Сассь, слушавшая воспитательницу, уже готова была извиниться, — если бы Айна не пришла к выводу, что ее опять обижают. Она была глубоко возмущена, что ее же еще осуждают за жалобы и никто не собирается выгонять Сассь из школы. Собралась было заплакать, видя такую вопиющую несправедливость, но тут же раздумала, так как в разговор вмешалась Веста, неожиданно в какой-то мере вставшая на ее защиту.
— Что правда, то правда. Поведение Сассь невозможно. Она огрызается
Я уже знала, раз будет обсуждаться поведение Сассь, то отвечать придется и мне. Я кое-что обдумала, но теперь вдруг струсила. Я заметила, что глаза Сассь вдруг стали настороженными и почувствовала, как вторая маленькая заговорщица, сидевшая рядом со мной, словно напоминая о себе или ища защиты, прижалась ко мне. Я положила руку ей на плечо. Не бойтесь, я ни за что не предам вас. Честное слово родины! Я буду защищать вас, как только сумею.
Я встала. Начала бессвязно:
— Вот уже целый час мы говорим здесь о поведении маленькой девочки. Можно подумать, что мы, все остальные, ведем себя образцово. Ну, ладно, пусть Сассь выражалась некрасиво и недопустимыми словами. И, к несчастью, еще в присутствии Айны. Но откуда у Сассь эти слова? Она их сама, что ли, придумала? Самое интересное, что сейчас, перед воспитательницей, мы все вдруг делаем вид, будто никогда в жизни не слышали таких слов и будто между собой мы изъясняемся только в изысканных выражениях и ведем себя образцово. У нас никогда не бывает неприятностей и ссор, не так ли? Давайте лучше признаемся честно: разве мы, большие девочки, подаем нашим младшим сестрам, а они ведь нам все-таки сестренки — настолько хороший пример, что имеем право их обличать и обвинять?
Раз начав, я не могла остановиться. Я так разгорячилась, что мне даже жарко стало, но вскоре мой пыл был охлажден.
— Меня во всем этом интересует только одно, — протянула Веста со своим обычным кислым выражением лица, — почему эти наши маленькие сестрички (как язвительно это прозвучало!) — как здесь только что было очень трогательно сказано — не берут примера с тех своих старших сестер, которые не ругаются и ведут себя во всех отношениях безупречно? Почему именно у наших прекрасно воспитанных дам такие плохо воспитанные подопечные? Быть может, при всей величайшей мудрости, которая здесь в последнее время процветает, найдется ответ и на этот вопрос?
Итак, как говорится, камень в мой огород. И довольно внушительный булыжник. Это, конечно, правда, что именно у меня — а ведь я, пожалуй, ни разу в жизни не ругалась и не собираюсь этого делать и впредь — именно у меня оказалась такая подопечная, как Сассь, которая ругается и вообще плохо ведет себя, и что, например, у Весты, без лишних раздумий употребляющей, если придется, совсем не изысканные слова, ее подопечная Марью —
И вдруг помощь подоспела оттуда, где я меньше всего могла ее ожидать.
— Что ты, Веста, говоришь, — вскочила Сассь, — ты думаешь, я не понимаю, что ты думаешь. Ты сама не понимаешь! Кадри, что ли, велела мне ругаться? Дура. Кадри, наоборот, всегда запрещает, и тебе тоже. Если хочешь, я докажу — ради Кадри, что больше никогда на свете не скажу... ну, такого слова. А ты постоянно не пили других. Что из того, что ты староста группы. Как старосте-то и нельзя. И Кадри оставь в покое, вот что. Она все равно в сто миллионов раз лучше тебя, и Кадри надо бы быть нашим ста...
Я потянула Сассь за подол к себе, так что она запнулась на полуслове, но рядом со мной тут же зазвучал звонкий голосок Марью:
— Кадри рассказывает нам сказки и играет с нами и не задается ничуть, и вообще она никогда на нас не кричит...
От смущения я готова была убежать из комнаты. Похвала очень приятная вещь, но незаслуженная похвала хуже осуждения.
— Кто же это на т е б я так страшно кричит? — резко спросила Веста.
— Ты-то, правда, не кричишь, — испуганно отступила Марью. — Только ты...
Девочка прикрыла рот обеими руками. В комнате послышался смешок.
— Ты не кричишь, нет, — вдруг смело добавила Тинка, — только ты иногда так скажешь, что жить тошно.
Веста презрительно бросила:
— Еще вопрос, кому от кого тошно жить.
— Довольно! — голос воспитательницы прозвучал так, что стало ясно — никакие дальнейшие споры недопустимы, и все же Тинка рискнула:
— Когда-то мы все-таки должны выяснить это положение. Это становится невыносимым. Мы рабы, что ли? По крайней мере, я считаю, что нам надо поднять вопрос о старосте группы.
Воспитательница мельком взглянула на Тинку и сказала деловито:
— Хорошо. Только нетеперь. Посмотрите сами, который час. Маленьким пора спать. Ну, а теперь быстро! Умываться — и марш спать, Айна! Сассь! Реэт! Ну, чего вы ждете. Быстро! Быстро. Раз, два, три!
Указания воспитательницы сопровождались энергичными жестами и хлопаньем в ладоши. Затем она снова обратилась к нам:
— Если у вас такое срочное и, как я понимаю, неотложное дело, то давайте завтра же проведем новое, чрезвычайное собрание, — в ее голосе слышались чуть насмешливые нотки.
Малыши торопливо собирались укладываться спать. У нас, больших, пока не было никаких дел. Было просто как-то неловко. Особенно мне. Опять я не справилась с тем, что задумала. Я, правда, уже начала, но, видимо, не с того конца, и сразу заблудилась в трех соснах, а из моих добрых намерений получилось какое-то бессмысленное недоразумение. Главное же так и не было высказано. Я злилась на себя. Неужели я так всегда и буду эдакой беспомощной мямлей, которая может чего-то достигнуть только в собственных мечтах?