Приемная мать
Шрифт:
— Вы, школьники, часто оправдываетесь: я не смогла выучить уроки, была больна. Нередко причина — пустяковая головная боль. В таких случаях нередко оставляются не выученными и заданные стихи. Ваше извинение принимается. Никто не станет требовать, чтобы вы учили стихи, если вам нездоровится. Пусть даже это просто механическое повторение стиха с тем, чтобы заучить его наизусть. Но можете ли вы представить себе, какое напряжение требовалось от создателя этих стихов во время его болезни? Никто не принуждал его к этому. Оплата его труда была ничтожной. Более того, даже эту оплату он отказывался принимать, считая,
Так считал человек, годами писавший в страшном одиночестве и создавший при этом такие бесценные сокровища поэзии, как «Скучно. Глина. Поле голо...»
Я не только слышу эту давно знакомую и сейчас совсем новую песню — именно песню — но поразительно ясно вижу всю картину. С бесконечной нежностью всматриваюсь в такую простую и такую трогательную красоту моей родины.
И так картина за картиной, и никак не можешь насмотреться!
С самой первой минуты это не был обычный школьный урок по программе, повторяющейся из года в год, это было как бы новое рождение старой легенды, которая на мгновение ожила во всем своем извечном сиянии и искренности чувства.
Наверно, так рождались наши древние песни. Перед нами раскрывалась судьба человека, судьба одного из наших предков, во всей ее человеческой печали и жестокости и во всем величии и красоте творчества. Причем трагичность судьбы возвышает величие его творчества, а величие творчества углубляет трагичность его судьбы.
Это потрясающе!
Звезда твоя в небе тогда блеснет,
Когда ты сойдешь в могилу.
Постигнет все думы твои народ,
Постигнет душой их силу...
Какая глубина печали! Песня песней человеческого бессилия! Как жестоко и как прекрасно. Хочется броситься на землю и выплакать все страдания прошлого...
Перед нами раскрывается не только эта трагическая судьба, но и судьба всего народа. Время и жизнь, о которых несчастный поэт сказал:
Черны потолки в нашем доме,
и время наше черно...
Когда учительница говорит об этом, на мгновение мы ощущаем, как давит этот потолок, гнетуще низкий, темный и тяжелый!
И слушая протест поэта, нельзя не подумать: почему он не родился позднее! Почему не живет в нашу эпоху. Вместе с нами! Может быть, и здоровье его можно было бы поправить. Несомненно даже. Во всяком случае, ему не пришлось бы сносить этих унижений. Существовать из милости на положении какого-то нищего. Постоянно страдать от оскорблений человеческого достоинства.
В то же время испытываешь искреннюю радость и благодарность к тем простым людям, которые так бескорыстно и человечно помогали ему. Что у голодного, мятежного путника все-таки бывали дни, когда ему ласково открывали двери в теплый дом и приветливая хозяйка его, голодного, спрашивала: «Не желаешь хлебушка горячего?» С ним делились пахучим, свежим хлебом, и участливые люди окружали измученного путника человеческим теплом простого доброго сердца.
Опять ощущаешь мост между
Звезда твоя в небе тогда блеснет,
Когда ты сойдешь в могилу.
Постигнет все думы твои народ,
постигнет душой их силу...
Я не слышала, как прозвенел звонок. Только когда в коридоре поднялся обычный на переменах шум, мы все словно очнулись.
И очнулись довольно своеобразно. Едва учительница Вайномяэ успела выйти из класса, как кто-то словно разорвал с треском волшебную завесу. Рейн зевнул и потянулся. Энту встал и направился к двери. Проходя мимо моей парты, он сказал:
— Жуткая мура, до чего же старуха в азарт вошла!
Если б Энту ударил меня, вряд ли я была бы более поражена. Резко повернувшись к нему, я почти крикнула:
— Ты просто отвратительный тип!
Сказала и не стала ждать, что будет дальше. Вышла из класса. Марелле рассказывала потом, что на мое замечание Энту покраснел. Это, конечно, опять одно из «сновидений» Марелле — я этому никогда не поверю.
Знаю, что надо было сказать Энту что-нибудь более значительное, что-то серьезное, но где же я могла успеть обдумать свои слова! Во всяком случае, я достаточно ясно выразила ему свое презрение.
Наконец-то начал работать сделанный мальчиками радиоузел. Передачи готовят все группы по очереди. Вчера был вечер передач первой группы. Руководитель — учительница Вайномяэ.
Мы все сидели по группам в ожидании «первой ласточки». Наш теперешний дом, вернее, наш уголок отдыха выглядит таким милым и уютным. Мы собрались в кружке света, как бабочки вокруг огня. Разноцветный абажур, который смастерили мы сами, освещает каждый угол комнаты в свой цвет.
Теперь мне, бесспорно, ясно, что самый большой уют создается только своими руками. В этом одна из причин, почему богатый и красивый дом моей мачехи был для меня всегда чужим и далеким.
Теплый красноватый отблеск вспыхивает по временам на щеках Весты, когда она склоняется над скатертью, которую мы все вместе вышиваем в подарок воспитательнице к Женскому дню. На темных волосах Тинки поблескивает синий отсвет, когда она отрывается от своего альбома, куда наклеивает очередную звезду экрана, пытаясь поймать взгляд Анне. Анне сидит на самом свету и листает книгу, поминутно поглядывая на все еще молчащий репродуктор. У окна, в зеленоватом углу, Лики штопает носки Реэт.
На другом конце стола, в полумраке, гладит белье Роози. Из-за перегородки доносится плеск воды и торопливые голоса малышей. Каждый занят своим делом и в то же время все охвачены приятным волнением ожидания. Малыши уже отправились в спальню, откуда слышится приглушенный смех и возня. Мы милостиво оставили дверь открытой, чтобы и они могли послушать передачу.
В репродукторе что-то зашипело. Все подняли головы. В спальне стало тихо. Возня прекратилась. Из умывалки, как призраки, появились чисто вымытые девочки в ночных рубашках.