Пригов и концептуализм
Шрифт:
А — это Ашхабад, город-герой
Б — это Брест, город-герой
В — это Воркута, город не герой
Г — это просто герой
Д — это Дон, где живет герой-дончанин
Е — это Елец, где живет герой-ельчанин
Ж — это Жизнь геройская
З — это Звезда геройская
И — это История жизни геройская
Л — это история жизни геройская ленинградца
М — это Монголия, страна геройская
Н — это Норвегия, стана не геройская
О — это Орден геройский <…>
1984
Особенно сложно решается вопрос о природе стиха в случае, когда одна или несколько строк в стихотворном тексте оказываются заметно длиннее остальных:
Среди задумчивых полей
Идет солдат с нехитрой ношей
Пылится пыль, парит парей
Стоит задумчивая лошадь
Бездумьем тянет от земли
Как, впрочем, и вчера тянуло
Сверкнуло где-то там вдали
Опять сверкнуло, и опять сверкнуло! и опять сверкнуло! и опять
сверкнуло, и опять! и опять! и опять
И опять сверкнуло
Нам представляется, что и в данном случае мы имеем дело с явлением прозиметрии: вслед за ямбической частью следует прозаическая (версейная) строка-строфа, а завершается текст удетеронной строкой, которая может рассматриваться трояко: и как сверхкраткая версейная, и как удетеронная, и как строка верлибра.
Совершенно иного мнения придерживался по этому поводу М. Шапир, предложивший рассматривать сборник Пригова «Культурные песни» как «эксперимент по удлинению стихотворной строки»[237].
В качестве примера известный ученый взял текст, включающий самые длинные строфы — «обработку» песни Лебедева-Кумача «Широка страна моя родная…», самая длинная строфа которой включает, по подсчетам Шапира, 429 фонетических слов[238]. Вопрос в том, какая это строфа — стихотворная или прозаическая?
С точки зрения Шапира, перед нами строка верлибра, поскольку этот тип стиха, как справедливо считает ученый, не имеет лимита на длину строки. Однако в приводимых им примерах, так же как в полном тексте произведения, напечатанном в качестве приложения к статье[239] и специально вычитанном для этой цели автором, регулярно встречаются переносы слов на границах типографских строк, что, по нашему мнению, несомненно является отличительным признаком прозаической речи — в отличие от стихотворной, в которой слова (за исключением случаев внутрисловного переноса, встречающихся иногда в современной поэзии[240]), не умещающиеся в строку, печатаются под ней с выравниванием по правому краю без переноса:
Но сурово брови и дула, и ножи, и штыки, и сабли, и рапиры, и
невики, и бронепоезда, и пушки, и пулеметы, и автоматы, и писто-
леты, и танки, и кавалерию, и Катюши <sic!>, и само-
леты, и ракеты, и атомные бомбы<,> и водородные
бомбы, и подводные лодки, и крейсера, и линкоры
мы насупим<,>
Если враг — Германия, Китай, США, Британия, Япония, Изра-
иль, Албания, Чили, Греция, Индонезия, Гаити, До-
миниканская Республика, Франция, ЮАР, Панама,
ОАР, Саудовская Аравия, Индия, Камбоджа, Арген-
тина, Куба, Тайвань, Люксембург, Швеция, Дания,
Канада, Италия, Эфиопия, Марокко, Алжир и пр.
захочет нас сломать <—>
Как невесту — незамужнюю женщину —
Родину мы любим,
Бережем<,> как ласковую, заботящуюся о нашем физическом, ум-
ственном<,> моральном, душевном, духовном, общественно-
политическом и идейном здоровье, мать<.>
Если читать этот текст как стихотворный, мы должны ставить на разрывах слов протяженные паузы, характерные для ритмики стихотворной речи, кардинально меняя тем самым способ произнесения текста. Однако Пригов читал этот текст безусловно как прозаический, и в этом смысле авторское определение «стихотворение» ровным счетом ничего не значит, кроме того, что перед нами — поэтический текст, построенный на радикальном переосмыслении стихотворного прототипа, в котором, как справедливо признавал сам Шапир, «из-за интерполяций от 5-стопного хорея „Песни о Родине“ не остается ничего»[241].
Еще одним свидетельством кардинальной «ритмической трансформации» изначального стихотворного текста в стихоподобный прозаический является, как нам кажется, другое точное замечание Шапира, касающееся приговского исполнения:
«Исполняя стихотворение, Пригов устраняет акцентологическое противоречие, допущенное Лебедевым-Кумачем ради соблюдения метра: Широка[а] страна моя родная <…>, но Всюду жизнь привольна и шир[о]ка <…>. Пригов в обоих случаях произносит это прилагательное с ударением на последнем слоге»[242].
Суммируя сказанное, нам кажется, что перед нами — не стихи, а стихоподобная проза, созданная из стихотворной речи (хорея) с целью пародийного переосмысления прецедентного текста.
Наконец, несколько слов о вербальных в своей основе текстах, отчетливо тяготеющих в то же время к визуальности. Их у Пригова тоже немало. Так, в большом прозаическом тексте 1981 г. «Неодолимая сила слова, или Невозмутимые воды синей прозрачной реки» Пригов регулярно вставляет в повествование «таблички» с текстом, актуализируя в нем визуальное (а тем самым и перформансное) начало: