Пригов и концептуализм

Ямпольский Михаил

Шибболет

Щ-щ-щ-щщщщ-щ-щщщщщщ-щ-щ-щ

Щ-щ-щщ-щщщщщ-щ-щщщщ-щ-щ-щ — Ща

В случае «Азбук» жить в пространстве — значит повторять усвоение букв этих азбук. Таким образом, эти буквы, слова и фразы, которые так или иначе из них формируются, работают как концептуалистский шибболет, как работа с элементами языка, которые маркируют того, кто с ними работает, как участника или неучастника определенной дискурсивной ситуации. А маркируется это участие, между прочим, в том числе и кириллицей и ее транскрипцией. Пример такой транскрипции

вы видите в названии моей статьи («Yahnki Gou Khoum»). Эта транскрипция действует как подражание устному варианту лозунга, а именно как шибболет.

Подлинный шибболет маркирует принадлежность посредством правильности или неправильности его собственного произношения. В третьей «Азбуке» Пригова «шибболетами» являются уже процитированные фразы: «Янки гоу хоум», которая встречается трижды (под буквами «г», «х» и «я»), и «Но пасаран» (под буквой «н»). Оба лозунга имеют двоякое значение, выступая в виде и открытой политической программатики, и секретных знаков для идентификации посвященных (или для опознания и выделения непосвященных).

Оба эти значения встречаются в использовании Приговым фраз «Янки гоу хоум» и «Но пасаран»: основой игры здесь становится принадлежность к определенному «политическому» обществу, и эта принадлежность связана также с (постсталинско-советской) государственностью. Именно это свойство лозунга нужно воспроизвести в переводе.

Характерные черты шибболета в этих фразах можно распознать по отличительным признакам, маркирующим границу между принадлежностью и непринадлежностью. В случае Пригова орфография следует за произношением как отличительный признак. Письменность доминирует над устным словом.

Список, точнее, алфавит в «Азбуках» Пригова, как и в букварях или энциклопедиях, которые вводят в «национальную культуру», составляет «филологическое сообщество». Такое сообщество формулирует условия для этого составления или производит его постфактум. Таким образом, посредством знака (шибболета!) или серии знаков не только оформляется принадлежность к какому-то языковому обществу, но и выполняется как минимум косвенная адресация к учреждениям, которые упорядочивают подобную принадлежность. Если обратиться к следующему слою значений политической принадлежности («Янки гоу хоум!», «Но пасаран!»), то знаки-шибболеты этого слоя будут ассоциироваться с «политической грамматикой».

В обоих случаях появление шибболетов в кириллице, т. е. в виде азбучного алфавита (букваря, Большой советской энциклопедии), делает правописание соединительным звеном между слоями и переводит шибболет в письменный вид. Причем на перевод «Yankee go home» в «Yahnki Gou Khoum» также влияет и (неправильное, но русское и, таким образом, все-таки правильное) произношение этой фразы. Именно на это нужно обратить внимание при переводе.

Можно допустить и предположение, что шрифт как шибболет в азбуках Пригова соответствует дате как шибболету в дерридеанском анализе произведений Делана. Анализируя оба «стиха-шибболета» Поля Делана («Шибболет», «In Eins»), Деррида показывает, что саму дату — точнее, день года (в данном случае 13 февраля) — и называние этой даты можно сравнить с кодированием, похожим на шибболет: речь идет о воспоминании об этой дате, которое поддерживается определенным обществом и делает ее похожей на наречие.

Цитата по-немецки и по-русски

Эти первые строки стихотворения «In Eins» Деррида комментирует следующим образом:

«С самого названия и первых слов цифра, как и дата, оказывается включенной в стихотворение. Они предоставляют доступ к стихотворению, которым они являются, но доступ зашифрованный.

Эти первые строки зашифрованы и в другом смысле: они непереводимы более, чем остальные»^[624].

Не языковые трудности, а дата как шибболет, как воспоминание, которое принадлежит определенному обществу и может быть извлечено этим обществом из стихотворения, делает строки Целана «непереводимыми».

Когда мы говорим о шибболете, т. е. о засекреченном или

числовом шифре, мы говорим об уникальной власти, которая уникальным образом уплотняет дату. Это открывает доступ к памяти, к будущему даты, к ее собственному будущему, но также и к самому стиху. Шибболет — это шибболет, по праву находящийся в стихотворении, которое само для себя является шибболетом и произносит в какой-то миг свой собственный шибболет, который, таким образом, будут вспоминать другие.

И Пригов, и Целан используют слова «но пасаран». Деррида читает и «переводит» «но пасаран» Целана как «шибболет для республиканского народа» Испании во время гражданской войны 1930-х гг. Деррида пишет, что слова «но пасаран» написаны курсивом. Если Пригов пишет свой «но пасаран» кириллицей, а точнее, в качестве разработки кириллической буквы «Н», то его действия в каком-то смысле противоположны тому, что делает Целан, когда записывает «но пасаран» курсивом, маркируя, таким образом, эти слова как язык оригинала. Пригов русифицирует и советизирует «но пасаран», в то время как Целан при помощи курсива оставляет эту фразу эмфатически в оригинале. Пригов делает эти слова частью собственности русской культуры (так же как и те свыше 500 тонн золота, которыми испанские республиканцы заплатили за оружие Сталину). И если этим высказыванием, этим заикающимся высказыванием можно освободить мысли, то перед нами удивительное возвращение этих слов в Москву.

Но здесь инсценируется именно та правильность, которая лежит не столько в языковой, сколько в дискурсивной области. С точки зрения дискурса выражение «Yahnki Gou Khoum» надо произносить именно по-русски, но не на русском, который подражает американскому, т. е. делает именно то, что он требует: «The Yankee Goes Ноте».

Эта фраза особенно важна, ибо она приводится и цитируется трижды в трех разных инверсиях. Но таким же шибболетом является и другая фраза из третьей «Азбуки», «Но пасаран», — она не повторяется, но зато находится в середине азбуки. Семантически «но пасаран» — в каком-то смысле случай, аналогичный «Yahnki Gou Khoum»: и там, и здесь объект речи должен отойти, исключиться из сообщества, которое правильно владеет шибболетом. А эта фраза переводима? И да, и нет. В этом случае мы бы порекомендовали совершенный не-перевод, т. е. воспроизведение этой фразы кириллицей (как и в стихотворении «In Eins» Поля Целана, где эта же фраза пишется в подлиннике по-испански, и ее так и следует «переводить», т. е. не переводить, в переводах с немецкого, например, на русский).

Выводы: Пригов среди концептуалистов

Анализируя азбуки Пригова с точки зрения возможности их перевода с русского языка, мы не случайно обратились именно к элементам третьей «Азбуки». Специфичность переводимости азбук и других азбучных произведений — это часть языка и дискурса, в которых происходят филологические и автофилологические операции. Вместе с общими признаками это — буквальная произносимость концептуалистского шибболета.

Эти мысли можно закончить маленьким замечанием о возможных переводах картотек Рубинштейна. Такие строки, как «У первого вагона в семь» в «Появлении героя», как «Мама мыла раму» или как «К кому Николай обратился на ты и что из этого вышло» из картотеки «Вопросы литературы», также имеют сильный филологический и автофилологический подтекст.

Переводимость «Картотек» Рубинштейна также связана с переводом основного концептуального жеста в связи с повтором обучения языка и азбуки. По сравнению с «Азбуками» и читатель, и зритель, и слушатель «Картотек» по-иному входят в культуру. Это делает картотеки не более и не менее переводимыми, но перевод как не-перевод в этом случае оказывается менее необходимым. Ни азбучный порядок, ни материальность букв не принуждают нас к воспроизведению подлинника в устной версии или в письменном виде. Рубинштейн вообще не работает и не играет с тем, что у Пригова я называю «unreadability».