Приговоренные к приключениям
Шрифт:
Мы налили еще по одной, выпили, и тут Вар выругался себе под нос.
— Что? — я посмотрел на него, в то время как Сулла сосредоточенно копался руками в огромном блюде с закуской, выбирая кусок сыра попривлекательнее.
— Ключи! — простонал повар и шлепнул себя ладонью по лбу. — Вот я остолоп! Я забыл ключи от «Дубового Листа»!
Я оторопел.
— А что, у нас были ключи?
— Но ведь как-то ты закрывал двери? — ошеломленно посмотрел на меня приятель. Я честно попытался припомнить что-то подобное.
— Нет. Не закрывал. Обычно в пабе всегда кто-то был. Ты, или я.
— Ключи висят у
— Кажется, я припоминаю…
— Ты же понимаешь, — спросил меня Вар медленно, — что ключи — это символ. Якорь, если тебе угодно. Нечто такое, что связывает нас с «Дубовым Листом». А теперь их нет. Я переодевался, бросил сумку на кровать, и… похоже, ключи до сих пор там.
— И Мануанус.
— И кот!
— Вот же черт…
Некоторое время мы молчали. Тишину прервал Сулла.
— Друзья мои, вы что — языки проглотили?
— Нет, Луций Корнелий, — спокойно ответил Вар, — просто любуемся твоим садом.
— Да, тут много всего… У меня во-он там, — бывший диктатор чуть покачнулся и равнодушно показал куда-то себе за плечо, — есть редкое растение, которое мне привезли из восточных стран. Говорят, оно дает шелк. Не знаю. Не проверял. Зачем мне шелк?
— За это надо выпить! — решительно сказал я.
— Точно! — поддержал меня повар и зачем-то погладил ладонью свою бритую голову.
— Выпьем же! — провозгласил наш гостеприимный хозяин, и виски ухнул в его луженый желудок, как простая вода.
Варфоломей
Сулла оказался прекрасным рассказчиком. Он мастерски изображал другого человека, даже ухитрялся менять голос. Видно было, что этот, немолодой уже и изглоданный болезнью человек истосковался по общению с кем-то, кто не видел в нем грозного диктатора, не так давно залившего кровью Рим. Хотя, о чем я говорю? — внешность всегда обманчива.
Помнится, мне как-то пришлось, хоть и недолго, знаться с одним старым воровским «авторитетом». Это был совсем сухонький, тощий, как доска, выдубленный всеми ветрами старичок, который за свою жизнь провел на воле хорошо если лет пятнадцать. Все остальное время он исправно посещал суровые и негостеприимные окраины нашей необъятной страны, где его держали в разных помещениях, предназначенных для того, чтобы человеку там максимально не нравилось.
На старости лет авторитет решил, что с него хватит, северный климат вреден для организма, артрит и ревматизм тоже не самые приятные спутники… Братва на воле быстренько организовала уважаемому соратнику дачу, и стала навещать его, чтобы «порешать вопросы». Дача эта, по стечению обстоятельств, оказалась по соседству с дачей покойного деда одного моего приятеля. Дед был генералом, и обустроился на садовом участке весьма прилично. Только-только дембельнувшись, я проводил там замечательные летние деньки. Пару раз помог соседу-старику — спилил дерево, которое ураган повалил прямо на крышу беседки, починил антенну, которая не ловила «Рен-ТВ», да невзначай поразил деда умением готовить стейки на углях. После чего удостоился приглашения выпить чайку покрепче, «чтобы донышка в кружке видно не было». Так и повелось — я приезжал из города (приятель отдал
На разговоры сосед был скуп, в речах предельно сдержан и вежлив, и ни одного матерного слова за все время нашего знакомства я от него не слышал. Гости к нему порой приезжали такие — не дай бог увидеть эти рожи во сне, проснешься в холодном поту. Стояли перед ним в дорогих кожанках, уважительно склонив головы — и послушно кивали, не зная, куда деть руки. А он, в штопаной телогрейке, под которой была неизменная клетчатая фланелевая рубашка, негромко им что-то выговаривал. В эти моменты я, понятное дело, под руку не лез, любовался картиной издали. Тогда и понял, с кем чаи распиваю.
Вот Сулла-то как раз и напомнил мне моего соседа — будто одно лицо, хотя совершенно разные люди. Этот говорливый, из того слова не вытянешь. И только иногда, когда из-под крепко сидящей маски радушного хозяина и балагура нет-нет, да и выглядывало истинное лицо, и взгляд пронизывал тебя до самого донышка — мне становилось совершенно, кристально ясно, что порода у этих двоих, не подозревавших о существовании друг друга, была одна и та же.
— Задумался, Вар? — благодушно спросил меня Сулла, застигнув врасплох. — На мою рабыню поглядываешь? Есть, что помять, девчонка гладкая, не отнять. Мне привезли ее откуда-то с юга, но на египтянку не похожа, хоть и чернявая. Продавец плел что-то про то, что она, мол, дочь правителя племени. Может и дочь, кто их знает, этих южан…
— Э-э… — промямлил я озадаченно. — Поглядываю? Я? На которую? А, вон на ту? Да. Ничего себе такая…
— А то забирай, — предложил экс-диктатор, и Фараон, как раз смаковавший глоток виски, поперхнулся и зашелся придушенным перханьем, а глаза у него медленно полезли на лоб. — Да не стесняйся ты! Кто их считает, рабынь? А уж мне теперь и подавно не до любовных скачек — предпочитаю вино.
Он сухо рассмеялся, а я в это время лихорадочно придумывал варианты вежливого отказа. В голову ничего не лезло.
— Забирай, забирай! — подначивал меня Луций Корнелий. — Не знаю, как там у вас принято, а мы, римляне, народ не скупой! Вы сделали мне поистине царский подарок, так мне ли, Сулле Счастливому, жаться с ответным?
Черноволосая рабыня и впрямь была хороша. Тонкое лицо, огромные темные глазищи, талия, которую можно было обхватить двумя моими ладонями. Наряд у нее тоже был весьма откровенный: сразу видно, рабыня эта — предмет дорогой и для домашнего пользования, на улицу в таком прозрачном платье, пусть и богато расшитым стеклярусом, не выйдешь. А если выйдешь, то далеко не уйдешь.
Я пялился на нее, а девчонка беззастенчиво разглядывала меня своими глазищами. И в голову начали уже закрадываться какие-то неправильные мысли: а может, и впрямь? опять же, в пабе официантка не помешает… подучит язык, а там, глядишь…
Что «глядишь», я додумать не успел, потому что всю левую часть груди мне словно окатили крутым кипятком, да так, что я, не сдержавшись, взвыл, схватившись рукой за больное место. Сулла вздрогнул от неожиданности, а Фараон встревоженно подскочил со своей лежанки.