Приговоренный к власти
Шрифт:
Он встал, взял стамеску, вогнал ее в пробитую дыру, упер кончик инструмента в торчавший язычок замка и сильно ударил по рукоятке. С третьего удара деревянная рукоятка треснула, но язычок провалился внутрь замка почти полностью. Легкого толчка хватило, чтобы дверь распахнулась.
Он выскочил из подвала на улицу и огляделся. Ничего подозрительного и ничего необычного. Легкие сумерки спускаются на город, из приоткрытых окон ревут магнитофоны. Тройка диких рокеров вывернулась из-за угла и помчалась к Щелковскому шоссе.
Через десять минут Лешка вошел во двор своего дома. И здесь жизнь катилась без каких бы то ни было перемен, волнений или неожиданных событий. Все изменения
Пенсионер Ильин занимал за игорным столом свое обычное место, был тих и вежлив, а следовательно, и трезв, но главное было в том, что оторвать своего зада от скамейки, чтобы метать через окошко подвала слезоточивые снаряды, он никак не мог, иначе его игровое место тут же захватил бы очередной желающий, и он, Ильин, сейчас бы не играл, а ждал своей очереди. Но он сидел, и партия, насколько понял Лешка, началась давно.
Король двора Коля приметил Лешку и, не отрываясь от карт, крикнул:
— Леха, ты в центре не был? Говорят, там какая-то заварушка?
— Да так себе, — равнодушно ответил Лешка. — Шумит народ. До нашего района не дойдет.
Ну, и хрен с ними! — еще более беззаботно ответил Коля и тут же принялся ожесточенно орать на партнера, сделавшего неправильный ход.
А лет через десять-двадцать, подумал Лешка, эти дни будут описывать как мятеж с отблесками пожарищ по всему городу, автоматными очередями, артиллерийской стрельбой и потоками кровищи. Впрочем, ничего ведь не закончилось и даже не начиналось — все еще могло случиться.
Во дворе, видно, не знали и о смерти Авдюшко, потому никто не удивлялся, не волновался, почему ею нет за столом ни трезвого, ни пьяного.
Лешка тоже решил грузчика не искать. Ни живого, ни мертвого, хотя живым тот не мог уже быть никак и никогда.
Лешка добрался до своей квартиры, приняв по дороге твердое решение — более смертью Авдюшко не отвлекаться. Пока не кончатся дела, непредсказуемые по результату. В конце концов, был и такой шанс, что ему, Лешке, и самому не дожить до какого бы то ни было расследования дела об убийстве Авдюшко.
Он нашел на антресолях свое воинское обмундирование, достал из шкафчика американские солдатские ботинки, а берет Воздушно-десантных войск висел на вешалке. Строго говоря, прав на его ношение Лешка не мел, но посчитал дешевым пижонством напяливать на голову панаму афганского «ограниченного контингента войск». Сойдет и берет.
Он быстро переоделся и сел к телефону. Поначалу позвонил отцу в Загорск, автоматическая связь сработала, но трубки никто не поднял.
Судя по всему, отец отъехал на свой садовый участок и будет страдать там над своими чахлыми яблоньками, пока не выпадет снег.
Кроме отца — прощаться Лешке было не с кем.
Журавлев снял трубку сразу — продолжал сидеть на рабочем месте.
— Мне дают оружие, — сказал Лешка. — А что еще, пока не знаю.
— Уже хорошо… M-м… Но путч окончен. Они проиграли.
— С чего ты решил?! Я же около Белого дома, там тебе и танки, и черт-те что!
— Видимость и агония. Он потеряли темп и ритм. К этому моменту в семнадцатом году их великий учитель, что б там про него сейчас ни говорили, уже успел захватить в Питере и телеграф, и почты, и банки, и заблокировать все мосты через Неву. Эти олухи настолько обленились, что даже основы стратегии своего вождя забыли. Все, Лешка, конец. Теперь начнется оперетта, хотя и она может оказаться не бескровной.
— Ты лентяй, сидишь там и теоретизируешь!
— Правильно, мы здесь выиграем в любом случае.
— А президент…
— По-моему, Горбачев тоже потерял темп и ритм. Давай примолкнем, прошел слух, что у нас все разговоры прослушиваются. Отбой.
— Отбой, — дал подтверждение Лешка.
Он нашел крепкую хорошую сумку, переложил в нее все, что можно было, из холодильника, проверил, не течет ли где вода, выкрутил электропробки на щитке и понял, что подсознательно готовится на длительную отлучку. Не скоро он вернется под родную крышу — это он почувствовал определенно и остро, хотя ни в какое предвидение будущего напрочь не верил.
Сумерки сгущались, когда он выскочил на улицу. Он чувствовал себя сильным, свободным, ничем не отягченным, никому ничего не должным, его будущее было в собственных руках. Оставалось ухватить судьбу за хвост и держать крепко, но нежно, чтобы не задушить от радости.
Ночь опустилась темная, августовская, когда Лешка вернулся к Белому дому. Уже издали он увидел, что у парадной широкой лестницы тут и там горят костры, а вал возведенной баррикады уже представлял собой нечто серьезное. Тяжелый танк завяз бы в этой баррикаде секунд на сорок. Надежней, в части обороны, казалась шеренга троллейбусов, перегородившая направление к парадным подъездам. Но и она настоящей атаки сдержать бы не смогла. Для того чтобы остановить хотя бы несколько танков, управляемых опытными экипажами, нужен заслон из противотанковых мин, надолбы и гранатометы. Ничего этого на стороне обороны не наблюдалось. Белый дом собирался защищаться кулаками, пустыми бутылками и боевым духом.
Незримая полоса временного перемирия разделила обороняющихся и штурмующих. На стороне Белого дома тут и там мелькали огни разожженных для бодрости и обогрева костров, а бронемашины стояли в отдалении — грозные, но словно задремавшие.
Никакого слезливого братания не наблюдалось. Кое-где из стволов пушек и пулеметов еще торчали букетики цветов, но и те приувяли: они уже выполнили свою задачу — теле- и кинооператоры сделали нужные снимки, фотожурналисты тоже не отстали, и теперь во всех газетах мира замелькают однотипные фотографии — жерло орудия на фоне Белого дома, а из него торчат цветочки. Ах, как мило, словно из-за этих букетиков пушка и выстрелить не сможет.
Надо понимать так, решил Лешка, что обе стороны занимаются самым нудным делом в вооруженном противостоянии — ждут. Вояки — приказа о штурме, оборонцы — отражения этого штурма. Время работало на последних, потому что армия всегда слабеет и разлагается в томительном бездействии, этого олухи из ГКЧП тоже не понимали.
Но по скудности имеющейся информации Лешка не мог и предположить, какая ожесточенная телефонная война идет сейчас по всему СССР! Отчаянно сражались сейчас все — власти предержащие, и те, кто только рвался к ней. Телеграфы, радиостанции, телефоны, фельдкурьеры работали с перенапряжением. Лешке не дано было знать, как перестраиваются разного рода союзы, партии, фракции, общества ветеранов Куликовской битвы, конфедерации и конфессии. И уж совершенно не позволили себе глаз сомкнуть те, кто годами ждал этого момента, и теперь грянул их час, тот час, когда один точный поступок мог закинуть человека в ряды хозяев жизни или, напротив, низринуть его в самый низ. Завтра можно было проснуться или с портфелем министра, или с метлой дворника в руках. А учитывая национальные традиции, сохранялась возможность поутру оказаться в стылом лагерном бараке. Все могло случиться, так как тайну схватки незаметной, но ожесточенной знали лишь посвященные.