Прихоти фортуны
Шрифт:
– Не мог в своем доме защитить сироту! Кишка у тебя тонка, вот что! – Ее красные щеки дрожали на жалком заплаканном лице. Она повернулась и исчезла за дверью, откуда пахнуло домашней кухней. Там что-то загремело. Молчаливые мужчины остались на крыльце. Жак Рюйи горестно вздохнул.
Фургон скрипел и подпрыгивал на ухабах, подул ветер. Кричали чайки. Зимняя сырость пробирала до костей, изо рта вырывались облачка пара и оседали инеем на ресницах и темных локонах девушки, выбившихся из-под чепца. Но дрожала она не от холода, а от страха перед неизвестностью.
Вскоре фургон остановился. Жанна
Солдат подхватил девушку и понес ее по колючей мерзлой траве и сырому песку, пока не достиг лодки, которую его товарищ успел подтащить к пенящейся волне, и теперь стоял в ожидании спутников.
Жанну поместили в крохотной каюте под палубой и оставили в одиночестве, предварительно заперев дверь снаружи.
Благодаря попутному ветру, галера, распустив паруса, быстро поплыла на север. Вечером корабль, все время двигаясь вдоль берега, на веслах вошел в гавань Канна.
Монах и его спутники попали в город незадолго до закрытия ворот, и, наняв за три ливра повозку, пустились по узким, грязным улицам к западным воротам. Запоздавшие горожане спешили по домам, лавки с написанными над входом именами владельцев были заперты, в отдалении брехали собаки; в розовом воздухе их лай казался печальным, исполненным какой-то тайны, непонятной человеку мудрости. В канавах журчала вода. А в дальнем конце улицы горел огненный диск, разбиваясь в тусклых окнах домов.
Солдаты, положив на плечо свои пики, дремали. За все время путешествия монах не сказал Жанне и двух слов, а она не знала, о чем с ним говорить. Изредка он бросал на нее зоркий пренебрежительный взгляд, будто она и не человек вовсе.
Жанна сразу поняла, что солдаты из крестьян, простые деревенские ротозеи. Она попыталась, было, улизнуть, когда в сопровождении конвоя ступила на сходни. Доминиканец на палубе вполголоса разговаривал с капитаном. Жанна сделала неосторожное движение, в этот момент монах, прервав беседу, оказался между девушкой и спасительным берегом, и она тотчас была вверена заботам двух молодцов в панцирях.
Вторая ее попытка была у городских ворот. Монах положил руку на ее плечо, заглянул в глаза и покачал головой.
Повозку трясло, копыта мерина глухо постукивали о подмерзающую грязь. Миновали рыночную площадь, богатый квартал с каменными домами остался в стороне. Потянулись бедняцкие лачуги. Отовсюду слышалась возня, где-то хныкал ребенок, визгливо бранилась какая-то женщина, кто-то стонал, и было непонятно: стон ли то сладострастия или боли. Пахло гниющими отбросами и дымом очагов. Шныряли странные темные фигуры в невообразимом тряпье. Иногда из-под копыт брызгали кошки и, отбежав на безопасное расстояние, издавали истошное мяуканье. При этих звуках Жанна каждый раз вздрагивала.
Бедняцкий квартал тянулся до конца города. Многие лачуги лепились к самой городской стене; над некоторыми
Жанна, выросшая на просторе, затосковала в этом затхлом, гниющем лабиринте. Совершенно неожиданно повозка нырнула в темный глубокий пролет и загрохотала по подъемному мосту. Прозвучал сигнал «закрыть ворота», и с воем и лязгом стала опускаться железная решетка.
Тощий мерин повлек повозку по пустоши предгорья, где трубил ветер и качался вереск. Теперь огненный диск совсем опустился в море, выбрасывая последние затухающие лучи. При сгущающихся сумерках Жанна увидела возвышавшийся перед ней замок. Это была древняя мрачная крепость устрашающих размеров. Высокая стена с четырехугольными угловыми башнями защищала ее, квадратные зубцы четко вырисовывались в зыбком воздухе.
Крепость окружал глубокий ров, но мост через него был опущен. Внутренние стены были выше внешних и вздымались к самым облакам. Крепость отбрасывала на холм густую тень. В нескольких бойницах угловых башен виднелся свет. Но тишина стояла гробовая: ни звука голосов.
Повозка пересекла ров, где в гнилой воде плескался узкий серп месяца. Монах соскочил на землю и, миновав ворота, громко постучал молотком в низкую дубовую дверь, обитую лентами железа. Со стороны моста входа этого не было видно, так как располагался он за уступом стены, в зарослях терновника.
Над дверью проскрежетал металл и послышался голос привратника.
– Кто ты такой и что тебе нужно?
– Рыцарь ордена святого Доминика, брат Бернар Пру, с заданием его преосвященства милостью божьей инквизитора Лотарингии, уполномоченного его святейшеством в Провансе, Гийома де Брига. Доложите приору, что задание выполнено, и брат Бернар смиренно ожидает позволения впустить его.
Проговорив все это, монах вновь надвинул на глаза капюшон, который откидывал лишь затем, чтобы его могли получше рассмотреть. Железо вновь скрежетнуло о камень – окошко захлопнули.
Ждать пришлось долго. Стояла немая морозная ночь. Где-то в зарослях, совсем близко, вскрикнул рябчик. Солдаты замерзли и начали проявлять признаки нетерпения. Наконец пришел ответ.
– Сколько людей с тобой? – прозвучал другой голос. Говоривший изъяснялся на эльзасском диалекте, и брат Бернар недовольно поморщился.
– Четверо.
– Кто?
– Возница, двое солдат и девица Грандье.
– Тебе откроют ворота. Жди.
Снова на некоторое время воцарилась тишина.
Монах в своей неподвижности казался отлитым из бронзы, чего нельзя было сказать о его спутниках. Внезапно заскрипели блоки, черная решетка поднялась, открылись ворота, но настолько, чтобы в них мог протиснуться мерин со своей повозкой. За воротами с лязгом приподнималась вторая решетка.
Жанна очутилась во дворе монастыря, где ее ждало сырое подземелье.
Их встретили привратник, вооруженные стражники и молодой монах с фонарем, который он держал на уровне лица. Поверх белого одеяния на нем была короткая куртка. У монаха было изможденное лицо аскета, не лишенное при этом странного обаяния, присущего эльзасцам.
– Солдаты пусть пройдут в кордегардию. Тебя, брат, несмотря на поздний час, ожидают приор и его святейшество. Идем. Я должен проводить тебя. О девице позаботятся.