Прииск в тайге
Шрифт:
— Так что после покрова думаем. Разве только…
— Что — только?
— Степан Дорофеич воспротивится.
— А ты не говорил с ним? Эх, Петя, Петя! А еще жених.
— Вы же знаете Ваганова, заупрямится — не переспоришь.
К Алексею Каргаполову подбежал парень в черном пиджаке. Алексей подозвал Дунаева.
— Григорий Андреич, казаки сюда скачут. Пока далеко.
— Будем расходиться. Без паники и быстро.
Каргаполов вскочил на пенек, поднял руку.
— Товарищи!
Вырубка быстро опустела.
Из логов и распадков тянул ветер, сырой и холодный. Снег, разъеденный солнцем, потемнел, прижался к земле. Из-под сугробов выглянули робкие ручейки, крыши домов обросли сосульками. Грязные, помятые и растрепанные воробьи стайками суетились на улицах и дорогах, копошились в конском навозе, отчаянно дрались, купались в ослепительно сверкавших лужах и чирикали весело, возбужденно. Еще по-зимнему было холодно, но в воздухе уже разливалась та особенная свежесть, которая приходит с первыми весенними днями.
В Зареченске творится что-то непонятное. С утра народ высыпал на улицы. У одних лица радостные, как в праздник, у других — испуганные, словно разбудили их внезапно среди глухой ночи. Тревожные, непонятные для многих слова носились в сыром весеннем воздухе.
— Революция, бают, в Питере-то исделалась.
— Да ну?! Это какая же?
— Обыкновенная. Царя, значит, скинули.
— Брось брехать-то, бога побойся.
— Собаки брешут. Вот те крест святой.
— Ой-ё! Как же мы теперича? Без царя-батюшки?..
— Сам он отреченье от престола подписал.
— Это все немца-супостата проделки.
— Кой ляд, немца. Бога забыли, вот он и наказует. В церковь не ходим, за стол садимся лба не перекрестим, в постные дни скоромное лопаем. Вот они, грехи-то наши.
— И не в немце дело, и бог тут ни при чем. Сказывают, большевики царя прихлопнули. Туда ему и дорога.
— Замолчи, антихрист! Статочное ли дело государству без царя! Кто же править будет? Пропадет Расея.
— Найдутся умные люди. Народ, слышь-ко, власть берет.
Из улицы в улицу плывет стоустая молва, будоража умы старателей. У приисковой конторы собрались рабочие, штейгеры, десятники. Ждали управляющего, ждали, сами не зная чего, смутно на что-то надеясь.
— Таперича, значит, все равны, — объяснял молодой парень в синей косоворотке. Нагольный полушубок на парне распахнут — ему жарко, картуз сдвинут на левое ухо. Старатели смотрят парню в рот, откуда вылетают непривычные слова. Молодой оратор польщен вниманием и продолжает с жаром говорить.
— Сынок, дозволь спросить, — перебивает его маленький старичонка, протискиваясь вперед
— Темен ты, дедушка, оттого и понять не можешь.
— Уж это что, правда твоя: в лесу родился — пню молился, в левом ухе правой пяткой ковыряю. А ты, все ж, ответь.
— Почему Парамонову почет? — немного растерявшись, заговорил парень. — Не было никакого почета. Боялись его: богатый, что хотел, то и делал, вот и весь почет. Ты самое главное уразумей: править не богатые будут, а как раз наоборот. А богатство на всех поделят.
— Вот уж это, сынок, ты совсем не туда загнул, — насмешливо проговорил старик. — Да нешто Парамонов или Красильников своими денежками поделятся?
— Сами-то, знамо дело, не поделятся, заставят.
— Уж не ты ли, милок, заставишь?
— Не я один, понятно, а всем миром.
Вокруг смеялись, иные скребли в затылках.
— Мозги у него набекрень, вот и несет околесицу.
— Сам ты набекрень, — рассердился оратор. — Так большевики говорят, и в листовках пишут, а им верить можно — люди правильные. Революцию-то они сделали.
— А ты их видел?
— И видел, и слышал.
— Чудно как-то. Вот большевики объявились. Это которые?
— Которых больше. Понятно? Они за народ, за бедных людей, за рабочих и крестьян.
— И средь крестьян мироеды-то есть почище наших.
— Так опять же за бедных. Соображай, голова два уха.
Ораторов много, говорят они охотно, но особенно распускать языки побаиваются. Урядник Чернышев здесь, хорунжий Тавровский — тоже. Самая большая толпа у конторского крыльца. Там, захлебываясь словами, упиваясь собственным красноречием, ораторствует горный инженер Иноземцев. Обычно желтое лицо его слегка порозовело, он размахивает руками, словно собирается взлететь, то и дело достает носовой платок и, не использовав его, снова прячет в задний карман брюк.
— Россия проснулась, — срывающимся голосом выкрикивает Иннокентий Дмитриевич. — Мы на пороге новой эры…
— На каком пороге? — перебивает кто-то.
— При чем тут порог? — недоумевает инженер. — Ах, да! Как бы вам объяснить…
— Проще, мон шер, проще, — советует красивый хорунжий Тавровский, играя стеком. — Вашей эры мужичью не понять.
— Да, да, — соглашается Иноземцев. — Так вот, эра, это… это… Новое время, новый период…