Прииск в тайге
Шрифт:
— Самый лютший, как это?.. Резайт. Иначе капут… как это? Никуда не надо… нет, никуда негодный. Да, да!
Немец полжизни прожил на Урале, а говорить по-русски так и не научился. Лекарю было уже за шестьдесят, а он все такой же круглый, цветущий, розовый, как младенец. Только характер у Осипа Ивановича изменился: от былого добродушия не осталось и следа, в глазах, в голосе появилась строгость и порой проглядывала тоска. Дунаев знал, что у Миллера где-то в Восточной Пруссии живет дряхлая муттер, каждый месяц он аккуратно переводил ей деньги. Поговаривали, что на родине его все еще ждет невеста, но насколько это было верно, никто не знал. Революцию лекарь принял всем сердцем
Как и предполагал Дунаев, после пасхи зареченцы стали собираться в тайгу. Запрягали отощавших лошаденок, брали скудный припас, наспех подремонтированное снаряжение и уходили семьями. Дома оставались только больные да немощные старики. Потянувшиеся в тайгу старатели сманивали и тех, кто еще колебался: остаться на прииске или воспользоваться удобным случаем и попытать счастья. Дошло до того, что некоторые рабочие побросали шахты и тоже стали спешно собираться. Среди таких захваченный общей горячкой оказался и молчаливый Данила, работавший на «Золотой розе». Увидев его на повозке, запряженной прихрамывающим пегим мерином, Дунаев не вытерпел, выскочил из конторы на дорогу, здоровой рукой ухватил за уздечку шарахнувшегося мерина и зло крикнул:
— Ты-то куда собрался, Данила? На легкое золото польстился? А знаешь, что у народа будешь его воровать?
Молчун виновато смотрел на взбешенного Григория. Сидевшая позади него жена — толстая сварливая хохлушка. («Не иначе, как она подбила мужа на такое дело», — подумал Дунаев), от удивления выпустила из рук узлы и сердито плюнула. Один из узлов покатился с телеги и плюхнулся в лужу. Сын Данилы — двадцатилетний здоровяк Филька — равнодушно следил за разыгравшейся сценой.
— Чего молчишь? Стыдно? Эх, Данила, Данила! Где же твоя классовая сознательность? Ты других должен останавливать.
Данила крякнул, поскреб за ухом и, оглянувшись на жену, опустил глаза. Не сказав ни слова, Молчун натянул вожжи и, круто завернув мерина, поехал обратно. Расстроенный Дунаев ушел в контору. Не остановить ему этот поток. Один повернул, а как с остальными? Да и что сделаешь, если у зареченцев в крови это, с молоком матери всосали они страсть к золоту.
Степан Дорофеевич Ваганов, сидя на завалинке, тоже смотрел на старательские обозы, и знакомый зуд таежного бродяжничества прохватывал его. В тайгу, к земле, к лопате, к дымному артельному костру просилась душа старика. Он вздыхал и бормотал:
— Ужо Никита скоро придет. Махну с ним.
Глядя вслед громыхавшим по дорогам телегам, Дунаев темнел лицом.
— Ведь не поняли! Ничего-то они не поняли! Вот брошу все и уйду Рогожникова догонять.
Но уйти он не мог. Из Златогорска настаивали, требовали наладить добычу золота, обещали помочь, но помощь не приходила. В конце весны с великим трудом удалось пустить шахту «Золотая роза». Григорий радовался, как ребенок, первым фунтам добытого золота. Повеселели и рабочие, увидев, что дело пошло на лад. Спустя немного времени пришла вторая победа. Впервые за много месяцев на рассвете тихого ясного утра весело и звонко свистнул паровичок, выпустив в безоблачную лазурь неба густую, похожую на вату, струю пара. Его задорный свист разлетелся далеко вокруг, и отголоски, ударившись о каменную грудь горы Круглицы, рассыпались по распадкам и где-то там потонули заглушенные лесами. Свист паровичка означал, что прииск возрождается. Люди слушали этот свист, и мрачные лица светлели, проворнее мелькали в руках лопаты и кирки.
Вечером Дунаев вызвал к себе Каргаполова.
— Вы зачем позвали меня, Григорий Андреич?
Дунаев быстро взглянул на Алексея, устало улыбнулся. Только сейчас заметил, что бывший его ученик стоит, и торопливо придвинул стул.
— Садись, Алеша, ты не урок отвечаешь.
Каргаполов тоже улыбнулся, сел, свернул цигарку. Спросил, привстав и раскуривая цигарку от стоявшей на столе керосиновой лампы.
— Случилось что-нибудь, Григорий Андреич?
— С чего ты взял?
— Тогда зачем же…
— Позвал? А что, и повидаться нельзя старым товарищам? Встречаемся редко, ты в конторе почти не бываешь.
Алексей смутился, пыхнул цигаркой. Дунаев пристально смотрел на молодого Каргаполова.
— Угадал, Алеша, неспроста позвал. Ответственное дело хочу тебе поручить. И опасное, это особо заметь.
Алексей молча курил: вот оно, не ошибся.
— Надо золото в Златогорск доставить. Возьмешься? Говори прямо. Откажешься — не обижусь, другого поищу.
— Если надо — значит сделаю.
— Иного ответа я от тебя и не ждал. Отправишься сегодня ночью, с охраной. Человек десять, больше не дам. Учти, Алеша, на дорогах неспокойно, рыскают всякие банды. Будь осторожен. Явишься к товарищу Земцову, я напишу письмо. А теперь смотри сюда. Возьми-ка лампу.
Дунаев подошел к стене, на которой за занавеской висела большая карта. Долго и подробно обсуждали, как лучше продвигаться на Златогорск. Каргаполов следил за пальцем Григория Андреевича, бегающим по карте, кивал головой.
— Все ясно. Места знакомые. Пойду собираться.
— Припасов дадим, из дома не бери, там и так, поди, есть нечего. О семье не беспокойся, позаботимся.
В полночь из поселка выехали две пароконные повозки, на дне которых под сеном лежали небольшие, туго набитые мешочки с золотым песком. Следом за повозками ехали конные дружинники.
Непривычно тихо в Зареченске.
Мягко обняла старательский поселок душная июньская ночь. На западе, с вечера обложенном тяжелыми косматыми тучами, изредка проскакивали кривые вспышки молний без грома. Тучи ползли на Зареченск, неся грозовой дождь. Где-то на окраине хлопнул винтовочный выстрел. Второй раздался ближе, потом третий и следом за ним — залп. Разбуженные зареченцы, не зажигая огня, опасливо выглядывали в окна, сосед через забор окликал соседа:
— Пахомыч, где стреляют?
— За речкой, кажись.
— Да ты што, Пахомыч, совсем с другой стороны, от Прохоровской заимки.
— Пожалуй, что и от заимки.
— С чего бы это?
— Чехи, слышно, объявились какие-то. Может, они?
По дороге промчался всадник и несколько раз выстрелил на скаку из винтовки-обреза. И вмиг позахлопывались окна, смолкли голоса, загремели засовы и цепи на дверях и воротах.
Улицы и переулки наполнялись вооруженными людьми — пешими и конными. То в одном, то в другом месте раздавались выстрелы, два раза ухнули ручные гранаты, озарив багровым всплеском мечущиеся людские фигурки. Люди дрались яростно, злобно выкрикивая короткие ругательства. В конце главной улицы застучал пулемет и захлебнулся — там рванула граната. И вдруг вверху словно раскололся черный купол, выбросив из своих недр ослепительный зигзаг молнии. Она из края в край полоснула по небу. Грохнуло так, что присели испуганные кони, а в нескольких избах со звоном посыпались лопнувшие стекла. Свет молнии озарил рослого всадника на рыжем пляшущем коне, и кто-то удивленно крикнул: