Приказ самому себе
Шрифт:
Шли годы. Они поумнели. Не пытались уже добывать уголь из печных труб. Но Стасик так и остался фантазером. Ему не давали спокойно жить всё новые загадки. Ваня по-прежнему вначале сомневался в любой затее, а потом первый бросался ее осуществлять. Сережка стал капитаном дворовой команды и так научился работать с мячом, что и большие ребята смотрели на него с завистью.
В один год Сережа, Стасик и Ваня пришли учиться в маленькую школу имени Луначарского. За четыре года их родителям нередко приходилось вместе являться по срочному вызову и выслушивать не очень лестные
Когда в прошлом году осенью один за другим начали рушить дома в соседнем квартале, переселять жильцов и стало известно, что пока вместе с большими домами будет построено новое четырехэтажное здание школы, им придется учиться в другом месте, друзья немного приуныли. Где они будут? Как их там встретят? Поэтому, уходя в новую школу, решили: во-первых, проситься в один класс, во-вторых, всегда держаться вместе, чтобы суметь постоять за честь школы имени Луначарского.
И в первый же день учебы в пятом классе Сазон за что-то прицепился к Стасику. Но тотчас рядом с ним, сжав кулаки, стали Сережка и Ваня. Сазон погрозил немного и отступил. Понял, что эти трое могут накостылять по шее запросто. Угроз они не боялись: у этой тройки на Петровской решительных друзей не меньше, чем у Сазона.
Первой самой большой страстью Гриши была рыбная ловля. Он копал червей, распутывал лески, нес подсак и другую рыболовную снасть, лишь бы большие ребята брали с собой на рыбалку.
Однажды ребята возвращались домой злые, как черти. За целый день хоть бы бычка-головастика поймали! Маленький Гриша Васильченко, пыхтя, тащился сзади. И вдруг остановился пораженный. Их обгонял дядька в больших рыбацких сапогах. За спиной у него рюкзак, а в руках — два огромных жирных сазана. При каждом шаге сазаны чиркали хвостами по булыжной мостовой. И Гриша закричал:
— Щмотрите! Мы щидели, щидели и ничего не выщидели! А дядька вон шражу двух шажонов агромадных поймал!
Рыбак усмехнулся. А ребята подняли Гришу на смех:
— Ох ты, шепелява!.. Шажонов!.. Шажон!.. Гришка-Шажон!..
Так и прилипла эта кличка к Грише Васильченко.
Перед самой школой пришло уже другое увлечение. Как-то летом соседке, молодой веселой работнице Наташе, дали на фабрике два бесплатных билета в цирк.
— А ну, Сазончик! Умойся быстренько да чувяки надень. Будешь мне за кавалера, — смеясь, объявила она.
Никогда еще не видел Гриша такого чудесного зрелища. Цирк — это, прежде всего, море света. Громадная высота. Тысячи веселых людей. А на круглой арене огромные гривастые львы, дрессированные собачки, жонглеры и акробаты сменяли друг друга. Гриша отхлопал себе все ладоши. Но больше всего ему понравился клоун. Только слово скажет или даже что-то сделает, а публика уже хохочет. Гриша тоже смеялся до слез. И решил, что обязательно станет клоуном.
Теперь он только и думал о цирке. Но достать денег на билет — дело нелегкое. Второй раз он попал в цирк уже вместе со своим первым классом. Улучив момент, Гриша нырнул под тяжелый
— Дяденька! Подождите! Возьмите меня в клоуны!
— Что, понравилось? — спросил клоун и смешно подмигнул ему.
— Ага. Я уже тоже умею, как вы, рожи корчить! — объявил Гриша с гордостью и начал кривляться.
— Стой! Хватит, пацан! От таких гримас даже наш лев Персей сбежит, поджавши хвост. Нужно, чтобы людям весело было! Ты думаешь, легко клоуном быть? Учиться надо.
— Так я учусь уже. В первом классе.
— Мало этого, дружок. И подрасти нужно.
— Конечно, — оправдывался Гриша, — вам хорошо! У вас вон какие волосы рыжие. И торчат дыбором. Не хочешь, так засмеешься. И щеки разноцветные… А зато я на руках ходить умею! И еще ухо чесать могу левой ногой. Подождите, я сейчас разуюсь…
В цирк Гришу так и не приняли. Но зато клоун дядя Петя подарил ему рыжий парик с торчащими во все стороны волосами и железную коробочку с разноцветным гримом.
И полетела по школе слава Гриши-клоуна. Он выступал на утренниках. Исполнял смешные роли в детских спектаклях. Во втором классе Гриша был уже главным помощником деда Мороза. Стоило только ему появиться в бело-красном шутовском наряде с гремящими бубенчиками на концах загнутых вверх туфель и в скоморошьем колпаке, стоило тряхнуть огненно-рыжими кудрями, зрители были в восторге.
Но кончались праздники, и вновь начинались занятия. А Гриша оставался таким же. То подмигнет, то скорчит рожу — ребята хохочут. Учительница нервничает. Наказывает Гришу. Он обещает, что не будет кривляться, но через пять минут забывает. И снова смеется класс… Гришу сажали за последнюю парту, чтобы его никто не видел. Но разве утерпишь? Нет-нет да и повернется к нему чья-то голова… Гриша, может, и сумел бы сидеть спокойно. Но уж очень ему нравилось всеобщее внимание, нравилось смешить товарищей.
Учительница, выйдя из терпения, отсылала его к директору.
— Опять набедокурил, «возмутитель спокойствия»? — говорила Алевтина Васильевна, делая строгое лицо. — Когда же это кончится, а? Сам не учишься и другим мешаешь.
— А чего ж они сами смеются? — спрашивал Гриша, и лицо его при этом становилось таким наивно-удивленным, что директор сама еле удерживалась, чтобы не улыбнуться.
— Потерпите. Это как болезнь. Перерастет… и все кончится, — успокаивала Алевтина Васильевна учительницу.
Это кончилось, едва он перешел в четвертый класс, а в доме стал появляться Альберт. Худой и костлявый, с маленькими глазками-буравчиками, он приходил всегда неожиданно. Небрежно бросал на стол деньги и приказывал матери:
— Варюха! Двигай в «Гастроном». Да загляни к нашим.
На столе появлялись бутылки. Приходили какие-то парни и женщины. Пили, плясали, ругались, пели про далекий Колымский край и про то, как «на Дерибасовской открылася пивная…».
Гриша ненавидел эти сборища и Альберта. Потому что мать опять прогуляет. Ее выгонят и с этой фабрики. А потом в доме не будет ни копейки. Но его мнения никто не спрашивал.