Приключение собаки
Шрифт:
Капрал вошел в каюту вместе с Костлявым, шедшим позади его, как вдруг ван-Спиттер с криком: «О Gott im Himmel!» — круто повернул назад, смяв Костлявого, и побежал без оглядки, пока не ударился лбом о перегородку судна и не упал без чувств, ошеломленный ударом. Между тем Костлявый поднялся на ноги, ощупывая свои ребра и потирая живот, на который наступил капрал, подобно слону, обращенному в бегство и сокрушающему все на своем пути.
— Что там такое случилось? Уже верно он опять увидел дьявола или его отродье — Снарлейиоу! Надо посмотреть! — так рассуждал Костлявый. При входе в каюту прежде всего ему бросилась в глаза собака, сидевшая на сундучке, преспокойно почесывая
— С нами крестная сила! Отступись от меня, сатана! — прошептал Костлявый, глядя на собаку. — Я чту Бога и святое писание! А ты, дьявольское отродье, опять воскресло. Не обидно ли, право, чтобы добрая христианская душа готовила завтрак и прислуживала такому дьявольскому отродью!.. Но, право, я начинаю думать, что мы ее вовсе не убили, а когда командир вернулся вчера, так и она вернулась вместе с ним; ведь никто не видал, как они вернулись!.. Я ни за что не поверю, что эту собаку нельзя сжить со свету! Ведь вышибли же ей глаз! А я — добрый христианин, и моя святая обязанность доконать этого паршивого пса, будь это просто пес или дьявольское отродье, и я доконаю его!
И успокоившись на этом, он пошел доложить лейтенанту, что все готово к завтраку, причем добавил:
— Вот вы говорили, сэр, что я убил и зарыл вашу собаку, а она сидит в вашей каюте жива и здорова и ничего с ней не случилось!
— Собака в каюте! — с притворным удивлением воскликнул Ванслиперкен. — Как же она туда попала?
— Да так же, как и вы сами, сэр! — сказал Костлявый и пошел вниз, оставив лейтенанта в недоумении. Шкипер ожидал увидеть его растерянным, перепуганным до полусмерти, а вместо того тот как будто намекнул ему, что собака вернулась вместе с ним, и как будто не видел в этот ничего удивительного.
Между тем матросы подняли капрала и привели его в чувство, а когда Костлявый пришел и разъяснил, в чем дело, среди экипажа весть о возвращении Снарлейиоу опять-таки произвела сильное впечатление. Костлявый же рассуждал так: «Если бы собака вернулась каким-нибудь сверхъестественным образом, лейтенант, наверное, был бы более перепуган, чем я, а так как этого нет, то, значит, собака вернулась с ним вчера ночью, когда никто не видел».
Однако, хотя Снарлейиоу была цела и невредима, но при мысли, что Костлявый опять покушался на ее жизнь, в сердце Ванслиперкена закипала такая ненависть к этому юноше, такая жажда мести, что, продумав целых два дня, он, наконец, призвал на помощь капрала и, несмотря на свою лютость и жадность к деньгам, после целого ряда прозрачных намеков предложил капралу десять гиней за то, если он избавит его от Костлявого.
— Поверьте, — отвечал капрал, — я, мингер, и без ваших денег, из одного желания угодить вам, с радостью сделал бы, что вы желаете, но это совершенно невозможно.
— Почему невозможно, капрал?
— Потому, что я не все еще рассказал вам, мингер, — ответил капрал с таинственным видом и затем рассказал целый ряд видений, в которых дьявол явно оказывал покровительство Костлявому, затем сказал, что слышал какой-то громоподобный голос, сказавший, что «ни один смертный человек не может повредить Костлявому».
Все эти рассказы в связи с личными суеверными страхами Ванслиперкена так напугали его, что душа у него ушла в пятки, и он дрожал, как осиновый лист.
— Не выпьете ли вы, капрал, рюмочку настойки? — спросил любезно Ванслиперкен. — Там в шкафу вы найдете бутылочку!
Такая любезность прежде всего объяснялась тем, что лейтенанта сам больше капрала нуждался в подкреплении.
Капрал сейчас же разыскал бутылку и рюмки и налил лейтенанту и себе.
— Так вы говорите, капрал, что ни один смертный человек не
И они повторяли рюмочку за рюмочкой, а там еще рюмочку, пока непривычный к спиртным напиткам лейтенант окончательно не охмелел. Голова его опустилась на стол, и он остался неподвижен. Капрал, пользуясь этим, продолжал выпивать рюмку за рюмкой. Наконец он окликнул своего начальника, но тот не отозвался, а когда коснулся его головы, то убедился, что Ванслиперкен пришел в совершенно бесчувственное состояние. Тогда капрал поднял его на руки и уложил в постель, а сам, удобно расположившись в его кресле, решил допить бутылку настойки, но не довел до конца задуманного дела, заснул и храпел так громко, с таким присвистом и раскатами, что напугал спящего Ванслиперкена, в представлении которого эти удивительные звуки слились в одно общее с страшным кошмаром. Свеча догорела, и в каюте было совершенно темно. Ванслиперкен вдруг пробудился и громко вскрикнул: «Ни один смертный человек!» и разбудил капрала, который, вскочив впотьмах, задел и опрокинул стол и кресло, на котором сидел, разбил стаканы и, как бомба, вылетел из каюты, захлопнув за собою дверь. Весь этот шум показался Ванслиперкену адским шумом, и он лежал, не дыша, обливаясь холодным потом. Четверть часа спустя в каюту, как ни в чем не бывало, вошел со свечою в руке капрал и осведомился, не звал ли его лейтенант. На это тот передал ему свой кошмар и сказал, что слышал какой-то адский шум и грохот, на что капрал успокоил его, уверив, что все это был сон,
— Нет, нет, капрал, это был не сон, не уходите, останьтесь здесь в каюте!
— Слушаю, мингер! — отозвался капрал, задернув занавеси у кровати, и когда Ванслиперкен снова заснул, потихоньку подобрал все разбитые и уроненные предметы, привел все в каюте в надлежащий порядок и затем, так как уже рассветало, вышел из каюты.
Проснувшись поутру, Ванслиперкен позвонил, и на зов явился Костлявый.
Осмотревшись кругом и увидев, что все в полном порядке, лейтенант еще более убедился, что ночью здесь происходило нечто неладное, и под этим впечатлением был даже кроток и вежлив с Костлявым.
ГЛАВА ХХХIII. Разные взгляды и сила убеждений
Рамзай был в наилучших отношениях с синдиком и его прекрасной дочерью Вильгельминой. Более благоприятных условий добиться расположения и руки этой богатой наследницы трудно придумать. Она была теперь как раз в том возрасте, когда отец ее желал найти ей подходящую партию, но все те молодые голландцы, которых он представлял своей дочери в качестве женихов, не нравились ей. Рамзай же с первого взгляда приобрел все ее симпатии, и спустя десять дней молодые люди, проводившие большую часть дня вместе, уже чувствовали друг к другу непреодолимое влечение.
Синдик или не замечал, или же одобрял в душе это положение дела, считая Рамзая вполне подходящим супругом для своей дочери.
Рамзай же, взвесив свои чувства к молодой девушке, пришел к убеждению, что ему следует избегать ее общества, что было совершенно невозможно, пока он оставался в этом доме, покинуть же этот дом ему не позволял его долг по отношению к той идее, которой служил. Играть чувствами девушки он тоже не хотел и сознавал при этом, что, видя ее, не мог не полюбить ее. Но почему бы Вильгельмине не разделять его политических убеждений? Почему ему не открыться ей в конце концов, когда почва будет достаточно подготовлена? Обманывая ее отца относительно своих убеждений, он не хотел обманывать ее, не хотел взять обманом ее любви и ее руки.